Книга Океанский патруль. Том 2. Ветер с океана, страница 133 – Валентин Пикуль

В становище Титовка всех военнопленных накормили горячей кашей. Теперь уже никто не оставлял хлеба — ели, зная, что в пути их накормят. Конвоиры вели себя хотя и строго, но жестокостей не творили. Одного тирольского стрелка, раненного в ногу, они даже посадили на попутную машину, и он уехал, махая колонне своим кепи с пером.

Нишец смотрел на шагающего рядом с ним широколицего русского парня в полушубке и думал: «Что ни говори, а русские — народ отходчивый; в бою им лучше не попадайся, а так…»

Какое-то перемещение возникло в рядах. Некоторые егеря торопливо менялись местами, стараясь пробиться в хвост колонны. Ефрейтор и не подозревал, что самые отъявленные гитлеровцы составили на отдыхе в Титовке заговор. Дойдя до одного поворота, кто-то неожиданно крикнул:

— А-ахтунг! — потом: — Форвертс! — и несколько егерей бросились врассыпную.

Среди них Пауль Нишец узнал и Франца Яунзена. Молоденький наци бежал, смешно дрыгая тонкими ногами, и с первого же выстрела ткнулся в снег, а широколицый конвоир, заталкивая в ствол свежий патрон, даже подмигнул Нишецу:

— От меня, брат, не убежишь!..

Трех беглецов пристрелили почти у дороги, а другие остановились и, низко опустив головы, трусливой рысцой вернулись в колонну…

К вечеру в голове колонны, взобравшейся на высокий холм, началась какая-то сумятица, по рядам пошел шепот:

— Мурманск!.. Вышли к Кольскому заливу… Сейчас увидим северную столицу…

Задние ряды наваливались на передние, нетерпеливо понукали медлительных: всем хотелось поскорее увидеть город, к которому они безуспешно стремились целых три года, из-за которого проливали свою кровь, — и вот сейчас они увидят его.

Город лежал на другом берегу — широкий, спокойный, деловито дымился трубами домов и мастерских. Нетерпение пленных усилилось, когда их посадили на баржу, чтобы переправить через залив. Осыпая егерей густыми хлопьями сажи, портовой буксир перетащил баржу на другой берег, — и вот они уже идут по улицам Мурманска. Идут…

Нет, не так мечтал Гитлер провести носителей эдельвейса по мурманским улицам: под пение фанфар, под грохот барабана, чтобы под шипами солдатских каблуков рвался шелк советских знамен. Так мечтал он, но — не удалось, и широколицый русский парень в валенках и полушубке, удерживая мурманчан, толпившихся по краям проспекта, добродушно объяснял:

— На Мурманск поглядеть хотели… А ну, расступись, народ, рабочую силу ведут!.. Эва, сколько они понарушили, пусть-ка теперь потрудятся. В работе, говорят, человек умнее становится…

Егеря шли серой плотной массой, не поднимая голов. Они шли по центральному проспекту, на котором — по плану «блицкрига» — должен был состояться парад Лапланд-армии, ее триумфальное победное шествие.

И старый моряк Антон Захарович Мацута, глядя из окна мортехникума на пленных, сказал:

— А что?.. Спрашивается, чем же не триумфальный марш?..

Норвегия благодарит вас

Громадная плита из красноватого полярного гранита. Сверре Дельвик приставил к ней тяжелое зубило, крикнул:

— Бей!

Дядюшка Август ударил первым. Потом из его рук взял молот актер Осквик:

— Бью!..

Ударил. И каждый, передавая молот один другому, наносил удар, вкладывая в него все свои силы.

— Бей… бей! — покрикивал Дельвик, единственной рукой удерживая острое зубило.

Скоро на каменной плите проступили глубоко высеченные первые буквы…

Груженные кирпичом, цементом и печорским лесом, благоуханным сеном вологодских покосов, сыпучим зерном и воркутинским углем, крупой, украинским сахаром и кофе — груженные так, что полосы ватерлиний глубоко уходили в бунтующую всплесками воду, — транспорты плавно втягивались в каменную теснину Бек-фиорда.

Эскадренный миноносец «Летучий», закончив конвоирование, шел впереди каравана, и Оскар Арчер, морща выпуклый лоб, коротко отдавал команды о поворотах. Иногда, в особо опасных местах, лоцман сам брался за штурвал, глаза у него в такие моменты становились неподвижно-холодными, а волосатые руки белели от напряжения.

Скоро из-за высокого скалистого мыса открылась печальная панорама Киркенеса; огромным неуютным пожарищем раскинулся он на побережье фиорда, и от черных дымящихся развалин веяло человеческим горем, бездомностью и сиротством — войной. На окраине города еще догорали деревянные фермы, густо коптили небо рыбные амбары и салотопни, багрово светились насыпи пылающего угля.

Оскар Арчер сказал:

— Через банки я вас провел, моя миссия окончена…

Капитан третьего ранга Бекетов пожал ему руку, и лоцман, кивнув в сторону транспортов, добавил:

— Спасибо вам!.. Вся моя Норге благодарит вас и никогда не забудет!..

Когда корабли пришвартовались, Пеклеванный сошел на берег. Он уже знал, что Варенька из Лиинахамари попала в группу врачей, назначенных для оказаний медицинской помощи норвежцам. И сейчас, расспросив патрулей, где размещается госпиталь, уверенно направился в сторону штолен.

Поток норвежцев, пришедших встретить русские транспорты, вынес лейтенанта на центральную улицу, обсаженную опаленными березками. Среди разрушенных зданий, мимо костяков печных труб, железного лома кроватей и ванн, в которые из кранов еще продолжала литься родниковая вода, проходили легкие на ногу солдаты войск Карельского фронта, ровно шагали отряды матросов-десантников.

Норвежцы, стоя по краям бульвара, приветствовали их дружными возгласами:

— Руссия!.. Сталин!..

— Теодор Достоевский!

— Совьет!..

— Леон Толстой!.. Руссия, Руссия!..

Репродуктор, укрепленный армейскими связистами на высоком телеграфном столбе, передавал из Лондона обращение короля Хакона к народу; норвежский король благодарил русских солдат и матросов, вернувших свободу северным провинциям страны, призывал население Финмаркена встретить освободителей как друзей.

На берегу одной бухточки двое солдат вместе со стариком норвежцем чинили изрубленное днище иолы.

— А как же? — сказал один солдат. — Надо помочь старику…

На перекрестке двух дорог саперы уже строили большой крепкий дом: молодые норвежцы, рослые и красивые, с непокрытыми, несмотря на мороз, головами, подносили им бревна, девушки в лыжных куртках забивали щели нового здания паклей.

— Что это? — спросил Пеклеванный.

— Да вот, — ответили ему, — жить людям где-то надо…

«Хорошо, хорошо, ах, как хорошо!» — восторженно думал Артем, и встречавшиеся ему норвежцы еще издали снимали свои шляпы традиционного серого цвета, некоторые даже кланялись. Розовощекие фрекен приседали, говоря каждый раз:

— Добрый день, господин офицер!..

И лейтенант Пеклеванный, отвечая на эти приветствия, понимал: в их почестях нет ни страха перед оружием, ни лести, ни подобострастия перед воинами страны-победительницы, — уважение норвежцев стояло выше всего этого!.