Онлайн книга «Кровь, слезы и лавры. Исторические миниатюры»
– Везу подарки государю от сыночка его, цесаревича Павлика! Имею шляпу с позументом, сапоги красные, перчатки из замши собачьей да еще два камня, каким цены нету… И барахло свое наглядно предъявлял, после чего восставший народ, поверив Долгополову, пропускал его беспрепятственно. Пугачев, по слухам, находился уже в Осе, и близ нее Долгополов послал впереди себя одного татарина: – Уж ты предупреди царя нашего, что богатые подарки ему везу, а от кого подарки – он и сам догадается… Сыном убитого Петра III был цесаревич Павел Петрович, а положение самого Пугачева после боев с войсками его мнимой “жены” Екатерины II было скверное. Народ разбегался, войско скудело без припасов, кое-где уже поговаривали, что никакой он не царь, а беглая “шаромыга” из донского казачья, и потому известие о прибытии посла от сына-цесаревича было как раз кстати для Пугачева, ибо приезд Долгополова укреплял его положение. Все это Пугачев оценил тактически правильно. – Ну? – грозно вопросил он купца. Емельян Иванович сидел посреди шатра на шелковых подушках, с ножом у пояса, по бокам держал заряженные пистоли. Долгополов сразу понял, что подушки – это еще не трон. Царь он или не царь, а прибыль с него купцу содрать надобно. – Великий государь! – бухнулся он в ноги Пугачеву. – А я твоему величеству подарки от Павлика привез. Пугачев даже обомлел. Но “игру” принял: – Кажи их мне. Сыночек-то мой каково поживает? Нарочно при всех спросил о сыне, чтобы слышали. И при этом вытер слезу. Позже, давая показания на следствии, Пугачев сам признался, что не раз плакал при имени цесаревича Павла, дабы окружающие люди поверили в его “отцовские” чувства, и тогда он переставал казаться самозванцем. – Парень здоровый, – отвечал Долгополов. – Очень уж он желает тебя видывать да вместях с тобою поплакать. – Разлучила меня с ним злодейка жена… Катька проклятая! Но сынка люблю. С кем обручен-то он ныне? – Да с принцессой германской… с Наташкой! – Наташку я знаю, – объяснил Пугачев своей свите. – Бывалоча, она ишо во такая была, я ее на колено-то усажу да качаю, а ёна так и заходится от смеха… Девка справная! Он осмотрел “подарки”, а камни из шкатулки ржевской купчихи переложил к себе в кошелек. Долгополов сказал: – Камушки-то из Индии, таких нигде не найти. – Я и сам вижу, что редкостные. Сыночек у меня добрый. Дай ему Бог деток от Наташки поболее. – Пугачев приосанился, на подушках сидючи, и спросил: – Уж ты скажи, голубь, шибко ли меня в Питерсбурхе господа Катькины боятся? – Шибко! А я ваше величество хорошо помню. В глазах Пугачева что-то сверкнуло – хищное. – А где мы виделись-то? – насторожился он. – Да все там же… в Ораниенбауме. Емельян Иванович помолчал, обдумывая ответ. – Как не помнить, – сказал он. – Мои камергеры еще тебя пивом потчевали. Небось доволен остался? – Благодарствую. Я ведь, государь, овес тебе продавал. – Оно и верно, – призадумался Пугачев. Долгополов изложил главное, ради чего приехал: – А деньги-то за овес не получил я с тебя. Пугачев встрепенулся, спрашивая с интересом: – А сколько там на мне долгу осталось?.. Теперь оба они, как заправские актеры-импровизаторы, разыгрывали роль, ибо в обоюдном обмане заключалась двойная выгода: Пугачеву – политическая, а Долгополову – денежная. – Деньги за овес тебе отдам. Погоди ужо. А сейчас, чтобы не было тебе скушно, поди да постой у шатра моего, погляди, как мои генералы господ станут вешать… Посмотрел Долгополов, как вешают дворян-помещиков, и самому жить расхотелось. Издали-то все гладко казалось, а близ Пугачева страх одолел и думалось: как бы это поскорее во Ржев вернуться. Но Пугачев крепко держал шарлатана при себе, а денег за овес нарочно не отдавал: – На што они тебе? Погости у меня маленько… Долгополов, чтобы живым вырваться, врал еще пуще: – Я ведь, батюшка, и порох тебе вез. – Неужто тебя с порохом не задержали солдаты? – Да я его в бочку сложил, а сверху мукою присыпал. Порох наилучший, немецкий, его тебе Павел Петрович слал. Наконец Долгополов не выдержал и взвыл: – Отпусти меня, государь, так я тебе пороху-то сколько хошь отсыплю ишо, даже самого Павлика сюды привезу. – Не спеши. Я сам знаю, когда тебе ехать… Врать так врать, чтобы всем чертям тошно стало. Астафий Трифонович, обнаглев, уже советы Пугачеву давал: – После Казани тебе прямо на Москву иттить надобно. Павел Петрович, сынок твой, наперед к тебе с большим войском выйдет. Уж ты скажи – одному ему или с женою представиться? Во время следствия Пугачев привел свой ответ на этот вопрос Долгополова: “Пущай приезжает с женою вместе, и шоб они скорее из Петербурга выезжали”. Но самого Долгополова удерживал. Что делать? Тут казаки яицкие надоумили купца ржевского: – Да зачем самого-то просишь? Ты проси лучше Перфильева или Творогова, они тут главные заводилы всему… А наш царь и сам-то их завсегда слушается… На бивуаке в лесу Долгополов сказал Перфильеву: – Уж ты будь другом, скажи его величеству, чтобы отпустил меня, а я ему цесаревича Павлика привезу… Перфильев (правая рука Пугачева) разругал купца: – Брось язык-то свой об “величество” мусолить! Мы и сами ведаем, что никакой он не царь, а так… пустое. Нам бы тока Россией тряхнуть, чтобы казаков Яика не обижали, вот к нему и склонились. Коли захотим, так сами царями сделаемся! После сожжения Казани пугачевские отряды были разбиты правительственными войсками генерала Михельсона и отступили в панике, народ разбегался – кто куда. Но даже сейчас Пугачев глаз не сводил с Долгополова, а когда после обеда заваливался спать под телегой, Астафий Трифонович обязан был веткою мух от него отмахивать. Слышал он, как судачат меж собою казаки: – Долго ль нам за ним, гультяем, волочиться? Гляди, уже всех повыбили… Эдак на Яике и мужиков боле не станется! – Сказывали люди шаталые, быдто императрица Катька тридцать тыщ посулила Яику, ежели мы шатуна нашего скрутим. – Эва! Деньги немалые. Кто откажется?.. Против Пугачева уже вызревал зловещий заговор. Но разговоры казаков западали в память Долгополова, и он уже сложил план дальнейших действий. После переправы через Волгу “батюшка-осударь” подобрел. Долгополов встретил его в обозе среди телег с добром, в подоле рубахи он нес куда-то кучу денег. Сев на траву, Пугачев отсчитал ровно пятьдесят рублей: |