Онлайн книга «Тайный советник. Исторические миниатюры»
За «Разоренное гнездо» вдруг дали мне 500 рублей. А как много размусорил, расшвырял за столом просто так — ради шутки, импровизируя, не стараясь даже запомнить сказанное на злобу дня. Сверкнул — и тут же забыл! Но даже в смехе Минаева иногда прорывались горькие слезы: Счастливым быть не всякий мог, Но в каждом сердце человека Найдется темный уголок, Где затаились слезы века… Этот веселый и внешне безалаберный человек, расточитель экспромтов и шуток, был глубоко несчастен. Виною тому неудачный брак с женщиной, никогда его не понимавшей. От этого поэт не любил свой дом, предпочитая ему редакции или трактиры. Несмотря на богатое дарование, Дмитрий Дмитриевич постоянно нуждался. Один журналист вспоминал: «Платили ему рубль, иногда полтинник — брал. Предлагали двугривенный… молча брал. И пил, главным образом, от разных горечей неприглядной семейной жизни. «Зачем ты, Митя, пьешь?» — спросил я его как-то. «Потому что я женат». — «Что за вздор ты городишь?» — «А ты прежде женись да попади на такую женщину, которая… тогда и сам уразумеешь!» Я думаю, нет ли намека на драму в этих строчках: Когда дуэт его любви Любовным трио завершился… После закрытия «Современника» «Искры» тоже угасли. Минаев перебивался поденной работой в газетах — писал популярные фельетоны в стихах. Легион врагов и одиночество делали свое черное дело. «Минаев допевал свои песни с видимым утомлением среди хора новых и моднейших птиц, усердно чиликавших вялые мотивы о своих золотушных страданиях и любовных томлениях». Так вспоминал о нем человек, которого Минаев не любил и чей образ заклеймил в убийственных строках: По Невскому бежит собака. За ней Буренин, тих и мил. «Городовой! Смотри, однако, Чтоб он ее не укусил». Семейная жизнь ему опостылела. Минаев неделями пропадал вне дома, а стихи, случалось, писал на обертках меню в трактире. Однажды он вырвался из этого губительного круга, уехал в Винницу, где, по слухам, завел козу, которую сам же и доил; в благодарность за целительное молоко он посвящал козе хвалебные мадригалы и дифирамбы. А вернулся в Петербург — и богема снова втянула его в свой круговорот. Минаев все чаще впадал в мрачную прострацию, его болезненная раздражительность давала пищу для создания новых сплетен и злословия недругов, откровенно говоривших так: — Да пусть он скорее подохнет, окаянный! От его языка уж сколько людей к литературе подступиться боятся… Да, боялись. Потому что Минаев все бездарности разил наповал хлесткими эпиграммами, издевался над графоманами в безжалостных пародиях. А в 1882 году на юбилейном обеде писателей в честь Дениса Фонвизина кто-то ляпнул, что скоро, мол, коронация императора Александра III: — И как бы тебе, Митя, не пришлось писать оды! Минаев нервно вздрогнул, отвечая экспромтом: О нет, я не рожден Воспевать героев коронации. Зато вполне я убежден, Что он есть кара русской нации. За это его привлекли в департамент полиции, где и предупредили, что «впредь к нему будут приняты самые строгие меры». Враги радовались, видя, как погибает талантливый человек, а Минаев делался все отчужденнее, «и лишь когда его окружала атмосфера табачного дыма и пива у Палкина, тогда он впадал в калейдоскопическое остроумие, для красного словца не жалея и родного отца». Озлобленному критику Минаев влепил, как пощечину: Изъеден молью самолюбья, Походишь ты на старый мех: Не холодишь, не согреваешь, А только можешь пачкать всех. Женщины в ресторане были вызывающе декольтированы: Модисткам нынче дела мало. На львиц взгляните городских, Когда-то мода одевала, А нынче… раздевает их. Актер Анатолий Любский жаловался, что он, гений, никак не уживается с театральным начальством. Минаев отвечал: Ныне Любского Анатолия В храме Талии ждут гонения, А он сетует: «А на то ли я Создан небом был с даром гения?» К столику, за которым сидел Минаев с приятелями, подсела знакомая в слезах (ее недавно оставил возлюбленный), и у Дмитрия Дмитриевича легко складывается забавное утешение: Обстоятельствами суженный, Изменил вам, Даша, суженый, Но забудьте вы о суженом — Ждет шампанское вас с ужином. Подсел приятель, ездивший недавно в Ростов, где его обворовали жулики на вокзале. Минаев сразу реагирует: Я говорил раз сто вам — Не знайтесь вы с Ростовом! Мелькнуло барское лицо писателя, который отличился доносом на своего товарища, и Минаев тут же убивает его: Нельзя довериться надежде — Она ужасно часто лжет: Он подавал надежды прежде, Теперь доносы подает… И весь этот каскад — без подготовки, без напряжения! 1884 год застал Минаева в Киеве; писатель Иероним Ясинский в «Романе моей жизни» пишет, что Дмитрий Дмитриевич поразил его угнетенным видом. Он спросил его: — Митя, а что еще у тебя случилось? — По высочайшему повелению закрыты и «Отечественные записки»… за якобы вредное направление. Погас последний светоч русской словесности, и боюсь, что драгоценный наш Михаил Евграфович подобного удара не снесет. Салтыкова-Щедрина он неизменно боготворил! А болезнь почек уже мешала работать, и Минаев, все больше озлобляясь от нападок врагов, впадал в крайности неустроенного бытия. Из семьи он ушел (и вряд ли его там удерживали). На самом сложном распутье жизни Минаеву вдруг повстречалась умная, чудесная женщина — Екатерина Николаевна, вдова симбирского врача Худыковского, и эта запоздалая, но святая любовь изменила всю жизнь поэта. Глеб Успенский спешил порадовать критика Михайловского, что Минаева теперь не узнать: — Он как будто заново вымыт, выстиран и приглажен… Михайловский и сам убедился в этом, оставив проникновенную запись о Минаеве: «Какая благородная душа, какое нежное сердце систематически в течение нескольких лет заливались вином… О, если бы женщины всегда могли соображать, какой свет, но зато и какой мрак могут они вносить в жизнь человека!» Дмитрий Дмитриевич воспрянул душою, но болезнь почек прогрессировала, а жить в столице ему опротивело. Он стал поговаривать о поисках «тихой пристани»: — Не пора ли нам, Катенька, вернуться на Волгу?.. Симбирск встретил их гамом грузчиков на пристани, теплым цветением необозримых садов. Влюбленные сняли домик в захолустье — на Солдатской улице, а общество Симбирска «чествовало» поэта враждебным отчуждением. Сколько уж лет прошло с той поры, как Минаев, еще молодой и задорный, описал нравы родного города в сатирической поэме, не пощадив никого в Симбирске, но, оказывается, ни дети, ни внуки ничего не простили… Денег не было, и Минаев закладывал вещи! |