Онлайн книга «Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку»»
|
— Куды мне по две? — хмыкнул Долгорукий. — Мне в Шлюшинской [15] тюрьме гостей не принимать… Клади по одной! — А я что? — ответила жена. — Ты ложкой есть будешь, а я пясткой шти хлебать стану? Старая княгиня поехала за мужем в казематы. Везли их, стариков, по слякоти, гладила она руку мужа: — Суета сует, Василья Владимирыч! Помяни ты, что на кольце у царя Соломона вписано было: «И это пройдет…» Анна Иоанновна подивилась смелости княгини. — Во спесь-то где! — сказала, дыша злобой. — Ну, ништо ей, дуре старой… Привыкла небось пироги с изюмом жрать? Пущай же отныне в крепости посидит на мышиной корочке! Так закончилась месть императрицы за кондиции. Но Феофан Прокопович предостерег ее в ближайшее свидание: — Гляди не остывай от злости, матушка! Рукава-то засучи повыше да крови людской не бойся… Вся церковь за тебя станет молиться. Избу ты поломала. А в щелях еще сидят сверчки да о конституциях посвистывают… Огнем их, матушка! Огнем выжигай, только един огонь все вычищает! * * * Умер Голицын, заточен Долгорукий… Теперь в России остался лишь один фельдмаршал — князь Ванька Трубецкой, трус, заика и пьяница, воевать совсем не умевший. К уроненным жезлам кинулись два претендента — Миних и принц Гессен-Гомбургский. Но только было нагнулся принц, как его грубо отпихнул Миних: — Вам еще рановато, принц. А вот мне этот жезл кстати.. Миних стал фельдмаршалом, генерал-фельдцейхмейстером, обер-директором фортификаций. Военной коллегии президентом, полковником полка Кирасирского, кадетского корпуса аншефом. От почестей и чинов его разрывало, как и от проектов разных. Остерман спать не мог от зависти (обдумывал уничтожение)… Но Миних собаку главную дразнить не желал и быстро сошелся с графом Биреном; их дружбу подогревала обоюдная страсть к древним монетам. В «минцкабинете» Миниха граф Бирен обнаружил монеты, каких у него не было. Но зато они были в коллекции у Кристодемуса (врача и философа из Риги). …Двор постепенно перебирался в Петербург. Глава 5
Родила царица в ночь Не то сына, не то дочь; Не мышонка, не лягушку, А неведому зверюшку. А. Пушкин Выло в трубах всю ночь, словно в Кремль забежали волки. Не спали… Караулы были сдвоены. На лестницах — строены. Анна Иоанновна надела под робу себе кирасу. Бронзовую. Наступал момент — исторический. Россия съежилась за окнами Кремля — застуженная. Обвытая метелями, занесенная снегами… Тишина над Москвой, тишина. Анна Иоанновна выпила для храбрости большую чару вина. — Зачнем? — спросила. — Дай-то, боже, управиться! Дикая герцогиня Мекленбургская кинулась в опочивальню, где спала дочь ее — маленькая принцесса Елизавета Христина, лютеранка (так и не удосужились еще перекрестить ее). Екатерина Иоанновна выдернула дочь из постели. Та проснулась, захныкала. Русского языка не ведая, говорила с матерью по-немецки. — Куда меня? — терла глаза девочка. — Я спать хочу… — Вставай, хвороба! — отвечала ей мать по-русски. — Коли не привел господь бог мне на престол восстать, так теперь ты, моя поросль, сядешь! — Не хочу на престол… я спать хочу… Принцессе дали хорошего подзадника, чтоб не ревела, и одели ее потеплее. Мать грохнула перед ней ларец с изюмом персидским: — Грызи, несчастье мое! — И вышла, как солдат, руками размахивая, сама толстая, как бочка… Близок момент исторический. * * * В кордегардии — двое: майор Волков и Ванька Булгаков, секретарь полка Преображенского. Обоим скушно, а спать нельзя. Булгаков зевнул наисладчайше — аж скула хрустнула. — Слышь, — сказал, — майор Альбрехт… тот самый, что за Фика именье Котлы получил от государыни под Ямбургом… — Ну? — спросил Волков, и кость бросил: пять зерен. — Ныне он доимочную дирекцию на Воронеже справил… — Правежничал, сволочь? У моей тетеньки, — припомнил Волков, — деревенька как раз там… уж така она разнесчастна! — А дело прибыльное, — досказал Булгаков. — Рази? — Волков спросил, и — бац кость: три зерна. — Оно так и есть, — продолжал Булгаков. — Потому как ныне с помещика дерут так же, как с мужика. Не дал мужик — трясут дворянина, дворянин не смог доимки справить — воевод в железа куют, голодом их морят. И тое дело для дирекции недоимочной выгодно… Ты про таку гниду Лейбу Либмана слыхал ли? — Кто о нем не слыхивал, — ответил Волков. — Вот! А ныне к нему так не пройдешь. Офицеры к нему стоят в очередь по списку. И на руку ему кладут… — За што кладут-то? — смигнул Волков. — Экий ты дурень, майор! Да ведь каждому на правеж попасть желательно. Что с мужиков, что с усадебки, что с воеводы… Глядь, и богатым вернулся! Вот той дирекции и добиваются. А фактор Лейба Либман за то деньги берет… Осознал? — А-а-а, — протянул Волков и опять бросил кость; — Пять зерен! На кухни сходить, што ли? — размечтался. — Да ковшик водочки царской задарма выпить? Или уж завтра?.. Не, схожу… Только Волков поднялся, как вошел лакей дворцовый: — Сударь, вас наверх просят идти. В чем стоите — сразу! — Непорядок, видать, — сказал Волков и побледнел… Темны углы. Страшны повороты. Дворец — словно гроб, и столь гулок, что берет оторопь. Лакей впереди шел со свечой, офицеру путь освещал. Из мрака блестели белые зубы да чалмы белели — это два негра у дверей стояли. Двери — настежь, и вот… сам граф Бирен. — Маеор фон Фолкоф, — сказал по-немецки, дружески за локоть офицера беря. — В четыре часа полки регимента и генералитет должны быть здесь… Пушки! Чтобы все улицы имели по пушке. И чтобы все было исключительно тихо. Волков кивнул согласно. «Видать, мунстр?» — Стойте, — задержал его Бирен. — Я догадываюсь, что вы меня не так поняли… В четыре часа ночи! Ночи, а — не дня! Тут Волкова затрясло: — Ваше сиятельство, какова причина тому? Полки — не дети малые: их так просто не подымешь! Бирен загородил Волкову дорогу, которая — через покои его жены-горбуньи — вела прямо в спальни императрицы. — Куда вы? — спросил настороженно. — Я должен видеть ея величество, — ответил Волков. — Не советую… Я сам не знаю причины сбора полков; но ея величество тревожить не смейте… Итак, в четыре! Ночи… |