Онлайн книга «Слово и дело. Книга 1. «Царица престрашного зраку»»
|
— Уйдем от греха, — шепнула Марья Алексеевна. Анна Иоанновна высилась — как истукан победный. — Эва и жонишка твоя, — показала на княгиню. — Кажись, из роду князей Лыковых? Так что же ты пришла сама чуть ли не лыковая? Или не желаешь меня порадовать платьем новым? — Проелись мы, государыня, — заплакала старуха. — Мужики в бегах… увольте нас, ваше величество. — И уволю! Ступайте прочь оба. Да впредь в надеванном платье у двора моего не бывать… Эвон другие-то как! — показала она на Остермана. — Рады преданность свою выказать, оно и видно… Расступилась толпа придворных, и старики (рука в руку) прошли через сиятельную толпу. В надеванном! А того нельзя… Домой едучи, горько плакала старая княгиня, а Василий Юрьевич утешал как мог: — Не плачь, Марьюшка, что делать? Село Удойное продать надобно. Да и оброк крепче возложить… Иначе не справимся! Рано утречком князь на службу отправился. Холодало уже к осени — князь в карете озяб. Руки погрел об печку, паричок к голове приладил удобнее. Прошел в палату Оружейную — мимо карет старых, мимо сидений тронных и богатств русских. «Чу, — замер, — никак воры?..» Бродил понизу свет. То свечи колебались. Выглянул князь Одоевский из-за угла, страхи немалые претерпя. Со щипцами в руках (платок на голове красный) расхаживала среди драгоценностей сама императрица с утра пораньше. Тут же был придворный ювелир Граверо, а подмастерье Позье держал в каждой руке по свечке, императрице светя. Анна Иоанновна вцепилась клещами в старинный окладень. Раздался хруст, и она вытянула камень… Брызнуло алмазами! — Ваше величество! — закричал Одоевский, на колени падая. — Караван из Китая уже вышел… везет вам камней всяких! На что палату-то раздергиваете? Русь-то… Русь! Простит ли мне? Щипцы в руке Анны придвинулись к ноздрям Одоевского: — Ой, князь! Коли войду во гнев, так быть тебе рвану… Не мешай величеству моему радость иметь. И после этого дня крепко запил князь Одоевский. * * * Громом грянула весть, что казна пуста: нет денег! Анна Иоанновна рухнула перед иконами: — Боженька милостивый! За что наказанье мне придумал? Или грешна уж я так?.. Куды деньги подевались, ежели годочка ишо не отцарствовала я? Господи, вразуми ты меня, вдовицу бедную! — Вскинулась с колен. — Андрея Иваныча ко мне… живо! Тот же миг предстал перед нею Ушаков. — Да не тебя звала я… Другого Андрея Иваныча надобно! И явился другой Андрей Иванович — Остерман. Он быстро нашел козла отпущения, на которого всю беду свалили: — Великая государыня! Позволь, и на инородцев подлых еще по сорок копеек в подать ихнюю лишку накинем? — Накинь! — велела Анна. — Да человек нужен при финансах моих. Чтобы служил столь верно мне, как фактор Либман графу Бирену служит. Ведаешь ли — кому финансы можно доверить? — Желательно, — задумался Остерман, — чтобы лишней хулы не стало, определить к финансам природного русского. Да чтобы, обиды прежние претерпя, он особливую доверенность к вам имел. И такой человек есть… Румянцев Александр! — Зови его. К себе приближу и в милость допущу. Молиться буду, дабы не помереть мне в нищете унизительной… Вот уж не думала, с Митавы отъезжая, что на Москве бедствовать стану! Пылкие молитвы Анны Иоанновны дошли и до покоев Бирена. — В самом деле, — рассуждал обер-камергер, — куда делись все русские деньги? Неужели богатство России — это сказочный миф? Не может быть, чтобы Россия не могла прокормить… двор! Тут что-то не так. А вот что не так — это мы сейчас выясним. — Прелестнейший господин, — сказал Лейба Либман, — все деньги лежат на кладбище. Русские хоронят деньги, доверяя их лишь земле. — Черт бы их побрал! Для денег существуют карманы… Кейзерлинг тоже был искренне возмущен: — Русские запустили свою страну. Я всегда говорил, что России нужен хозяин. Образованный и твердый! — Зовите сюда обер-гофмаршала Левенвольде, — распорядился Бирен. — Этот малый давно живет в России, он, надеюсь, ответит… Рейнгольд Левенвольде вырос на хлебах русских. — Могу! — согласился он. — Могу пояснить… Полтора миллиона мужиков русских куда-то провалились к черту! Они обозначены на бумаге, как существующее население империи. Но их нигде не разыскать! Они бежали, и с них уже ни копейки не получишь… — Глупости, — хмуро отозвался Кейзерлинг. — Надо просто заставить русских отдать недоимки. За себя и за бежавших! Обер-гофмаршал Левенвольде взмахнул широкополой шляпой: — К тому не мог приучить русских и Петр Первый с дубиною. — А мы приучим, — ответил Бирен. — Вот твоя шляпа, Рейнгольд! Видишь? Французы столь долго загибали поля своих шляп, что получилась треуголка. Так и русские: лет десять посгибаются, а потом их уже не разогнешь! Только для этого надобны не коллегии с болтунами-президентами, а — экзекуторы! И не одна дубина Петра, а целый лес дубин… Русские — ужасные скопидомы, они любят копить. Банков не знают, а прячут все в землю! — Я их тоже понимаю, — вздохнул Либман. — Отдавать накопленное всегда жалко… Разве не так? Барон Корф сказал в завершение разговора: — Послушайте! Кто вы такие? В том числе и я? Почему мы вершим здесь дела русские? Согласен — мы служим при дворе… Россия же — не двор! Так стоит ли залезать в дела народные? Я пригляделся и вижу теперь, что русский человек умен и здрав, он благороден и смышлен… Не хуже нас! Да я с улицы приведу вам Гракхов новых и Сенек! Не плюйте в душу русскую… Ох, как это может жестоко обернуться для нас! — Ну, ты безбожник известный, — отвечали ему… С докладом к Анне Иоанновне явился Анисим Маслов. — Наслышан я, — сказал обер-прокурор, — что вы о финансах печетесь? То можно исправить, и человек в империи для того сыщется… Верховник бывый, князь Голицын Дмитрий Михайлович! Анна Иоанновна велела звать из Архангельского князя. Явился он, и царица о нуждах своих ему долго рассказывала, на судьбу жалуясь. Голицын усмехался — кривенько. — Сказывали мне, что болен ты, князь, потому и в Сенате тебя не видают… Правда ль то? Дмитрий Михайлович протянул к ней скрюченные пальцы. — Хирагра у меня, — сказал. — Болезнь неизлечима.. — Усмешка-то твоя к чему? Иль дурой я тебе кажусь? — Усмешка оттого, что вспоминаю я… Верховный тайный совет, который вы уничтожили, восстановите снова! На един лишь день! В составе осьмиличном! Да придите и послушайте нас… — Чего мне слушать? — отвечала Анна. — Как вы, разбойники, кондиции на мою пагубу изобретать станете? |