Онлайн книга «Слово и дело. Книга 2. «Мои любезные конфиденты»»
|
Старый верховник сыновей своих отучил от двора царского. Сергею-дипломату место на Казани приискал, Алексею велел на Москве сиднем сидеть. При себе же сенатор младшего своего брата Мишу содержал; Миша на 19 лет был его моложе, по флоту в немалых чинах состоял и не смел присесть перед сенатором. Сейчас его в Тавров посылали корабли строить, но старший Голицын его придержал: — У меня хирагра опять разыгралась, ты не уедь скоро — за меня на бумагах подписываться станешь… Подписываться теперь приходилось часто. Князья Кантемиры, почуяв, что сила не на стороне Голицыных, вели против верховника дела кляузные. Потатчику о «мечтаниях по конституции» веры при дворе не было, а Кантемиры пребывали в почете, особливо князь Антиох, которого Остерман жаловал… В этих делах понадобился Голицыну человек канцелярский, и такого нашли. Звали его Перов, он тяжебное дело за Голицына повел, подчистки ловкие в бумагах делал, чтобы тяжбу скорей в окончание привесть. На этом-то Перова и поймали… Дело уголовное! Уголовное, но попал-то Перов не в полицию, а прямо в лапы к Ваньке Топильскому, который в канцелярии Тайной — шишка великая. — Ты нам не нужен, — сказал ему Ванька, дорогой табачок покуривая. — Но твоя нитка далеко тянется… Другие нужны, повыше тебя, мелюзги! Осознай сие, иначе мы тебя, как кота, удавим. Перов, в страхе за судьбу пребывая, сразу понял, чего хотят от него допытчики. Для начала составил письмо покаянное: что слышал в доме Голицына, что видел, что хулили при нем… — А мне за это ничего не будет? — спрашивал, трясясь. Ванька Топильский утешил его: — Не! Легонечко посечем и отпустим с миром… живи себе! Анна Иоанновна однажды в Сенате встретилась с Голицыным: — Вот и ты, князь… Здравствуй, давненько мы не видались. Ну-ка, покажи мне хирагру свою! Дмитрий Михайлович протянул к царице свои обезображенные руки с раздутыми зелеными венами, и она сказала: — Вот бог-то и наказывает… Не ты ли, когда престольные дела вершились, кричал, что «царям воли надо убавить»? — Кричал, ваше величество, и дельно то кричал. — А Василий-то Лукич ишо сомневался: «Удержим ли власть?» — Верно, ваше величество, Долгорукий-князь сомневался. — А как ты ему тогда говорил в утешение? — Говорил я так ему в утешение: «Удержим власть, Лукич, и без царей на Руси обойдется…» — Да за такие ободрения, — отвечала императрица, — не Лукичу, а тебе, князь, в Соловецком мешке сидеть бы надо. Остерман при встрече склонился в низком поклоне: — Счастлив заверить вас, князь, что вскорости я буду иметь удовольствие добраться до вашей шеи… Голицын поделился своими страхами с Семеновым: — Ну, Емеля, кажется, подбираются… плачут по шее моей! — Может, князь, сожжем кое-что заранее? — Не сметь! Книги да бумаги — гиштории принадлежат. Даже не помышляй: пусть я погибну, но книги останутся… Книга — не человек: ее за одну ночь не состряпаешь, это человека можно губить, а книгу беречь надобно! От первого на свете Бисмарка (который был портняжкою в Штендале) и до последнего все были скроены и пошиты одной иглой на один манер. Буяны и хамы, бесцеремонные и грубые. Сожрать гору мяса, как следует напиться, убивать зверье и людей без разбору — вот это они всегда умели… Таков же был и Лудольф фон Бисмарк, по воле случая заброшенный в Россию, где стал он свояком всесильного графа Бирена. Теперь, сидя в Петербурге, герой этот порыкивал на прусского короля своего: — Дурак! Гогенцоллерны не умеют ценить Бисмарков… Женитьба на сестре горбатой Биренши предопределила прекрасное будущее Бисмарка. Разноцветные паркеты в покоях на Миллионной — будто ковры; а потолки — зеркальные, в коих отраженье люстр чудесно по вечерам. В садках висячих, среди деревьев сада зимнего, плавали живые рыбы и каракатицы. Награжденный после Польской кампании орденом Орла Белого, посиживал Бисмарк в доме своем, и если бы сейчас ему попался на глаза король его, то Бисмарк наплевал бы на этого Гогенцоллерна. Что значит кайзер-зольдат со своими жалкими пфеннигами и кружками пива в сравнении с величием двора петербургского?.. Без стука, как свой человек, явился граф Бирен. — А он… умер, — сообщил граф с обаятельной улыбкой. Бисмарк даже подскочил: — Курляндский герцог? Фердинанд? Какое счастье… — Нет, — возразил Бирен, — умер всего лишь вице-губернатор лифляндский, некто фон Гохмут. Бисмарк сразу остыл, в безразличии: — А мне-то что за дело до него? — Тебя, свояк, прошу я заступить его место. Фельдмаршал Ласси, генерал-губернатор краев балтийских, занят с войсками на войне… Хозяином в Риге станешь ты! — Что делать мне прикажешь, граф? Бирен любовно тронул Бисмарка за жилистое, как у беговой лошади, колено, обтянутое нежно-голубым атласом. — Пора бы догадаться, — сказал, — что короны на земле не валяются. И если свалится она с головы тупого Фердинанда Кетлера, ты ловко для меня ее подхватывай… А что еще? От Риги до Митавы всего часа четыре скачки бешеным аллюром. Следи за настроениями в дворянстве. Есть в Курляндии барон фон дер Ховен, владения которого в Вюрцау. Он враг мой давний, его ты сразу обезвредь. Ну что толкую я тебе? — засмеялся Бирен. — Чего не скажешь ты, то за тебя расскажут пушки русские… Ты понял, друг? — Ясно. — Поезжай. А помогать тебе в подхватывании короны будет из Европы Кейзерлинг — он всегда был самым умным на Митаве! Потсдам маршировал с утра до ночи, но Европа на эти мунстры прусские обращала тогда мало внимания. После графа Ягужинского послом в Берлин направили фон Браккеля, пособника графа Бирена… Был обычный плац-парад, король Фридрих Вильгельм принимал его сегодня вместе с сыном — кронпринцем Фридрихом, и под конец мунстрования он подозвал фон Браккеля: — Петербург может спорить со мной. Я уже стар и не смогу ответить. Но… бойтесь моего Фрица! — и показал на сына. Парад закончился, кайзер-зольдат крикнул: — Постарались, молодцы! Всем по кружке доброго пива! Садясь в карету, король вдруг пожалел о таком ужасном мотовстве и приказ свой переменил: — На двух парней — по одной кружке пива… Поехали! На опустевшем плацу остался кронпринц. Маленький, шустрый, с быстрым взглядом, пронизывающим вся и всех. Под раскатами барабанного боя уходил в казармы полк Маркграфский, впереди шагал офицер — Адкивиад, телом смуглый, как мулат, и красивый. — Манштейн! — позвал его кронпринц. — Сегодня вечером прошу прибыть ко мне. Не удивляйтесь, но я зову вас на частную квартиру, где я живу в тепле, как частное лицо, вдали от королевской стужи… Вечером они секретно встретились. |