Онлайн книга «Фаворит. Том 1. Его императрица»
|
– А! – отозвалось из корабельных низов. – Ступай на дек. Глянь, что я достал. – Арбузов, што ль? – Поднимись. Сам увидишь. Ушаков глянул на провисшую меж рук добычу. – Сдурел ты, братец! На что тебе? – Хворая. Жалко. – Возись с ней… Эдакого добра тут хватает. – Коли выхожу, так и оженюсь на ней. – Веры-то она бусурманской. – Вера, как и деньги, Федя, дело наживное. – Ты прав. Но куда с ней теперь денешься? – С собой возьму – в Азов. – В казарму-то? А кто мне позволит янычарских баб из моря в море под русским флагом перетаскивать? – Да ты, Федя, посмотри, какая она красивая… Он откинул кисейный яхмак с лица, и Ушаков увидел чистый лоб, украшенный подвесками с жемчужинами, и черные глаза, обведенные гримом, – они глянули на него с испугом, а яркие губы силились улыбнуться. Ушаков спросил, как ее звать. – Вроде бы Камертаб. – Камертаб… Камертаб, – прошептала турчанка. – Вишь? И голосок у нее приятный, певучий… Ушаков сказал, что для него служба на флоте дороже всякого бабья, а Кинсберген не простит ему нарушения традиций флота. – А кто этот Кинсберген? – спросил его Прошка. – Голландец. Недавно на русский флот принят… Прошка навестил корабль, на котором держал флаг капитан третьего ранга Ян Генрих Кинсберген. Этому хорошему человеку никак не давался русский язык, и Прошка заговорил с ним по-голландски. – Мальчик! – обрадовался капитан, кидаясь ему в объятия. – Откуда ты знаешь язык моей чудесной родины? Кинсберген не стал возражать, чтобы пакетбот «Курьер» забрал турчанку из Кафы. Прошка сам выкопал на окраине Азова землянку, сложил печурку, вмазал в нее котел, натаскал воды, устроил девке баню. Но Камертаб таяла на глазах. – Не знаю, чем и помочь тебе, – переживал Прошка. – Если б ты хоть по-нашему понимала… Ладно, лежи. Может, и воспрянешь… Из гарнизона позвал он лекаря-немца, наградил его щедро, просил вылечить, и тот старался. А на верфи сторожем был турок Махмуд, взятый в плен еще при Минихе, он приехал в Азов из Пензы; Прошка спросил его, что значит по-турецки «Камертаб». – Лунное сияние, – пояснил Махмуд. – Выпить водки при лунном сиянии хочешь? – А кто из пензяков откажется? – Тащи огурцов. Пойдем… Привел турка в землянку, просил его поговорить с Камертаб, и та рассказала, что ее янычар на корабле уплыл в Варну, а жен своих заставил яд принять, чтобы гяурам такая красота не досталась. – Чего ж не умерла? – удивился Прошка. – Такой судьба… кысмет! – смеялся Махмуд. * * * Добрый язык оказался у Махмуда – Камертаб выжила. Прошка все эти дни старался на верфи, уставал шибко, но в середине дня успевал заглянуть в землянку, ублажал свою «янычарку» то рыбкой, то куском пирога, то кистью винограда. С радостью наблюдал Прошка, как оживает молодая душа, как хлопочет по дому Камертаб и что-то напевает по-своему. Но однажды пришел Прошка с верфи злее черта после работы и вдруг видит: сидит его Камертаб, глаза у нее блестят, губы обведены ярким кармином, а она ногти себе, по гаремной моде, намалевывает. Пришлось вмешаться. – Я тебе не янычар какой-нибудь, – пригрозил Прошка, – я тебе шкипер второго ранга флота российского, а ты что, стерва, вытворяешь? А ну! Обскоблись скорее, не то я тебя вздую… Камертаб поняла его угрозы на свой женский лад: когда Прошка улегся в постель, она гибкой змейкой пронырнула к нему под одеяло. Утром парень сыскал в торговых рядах Аксинью, драчливую маркитантку, но добрую, пока трезвая. Упросил быть крестной матерью. А скоро пакетбот «Курьер» подвалил с Ушаковым – Федя охотно стал крестным отцом. В гарнизонной церкви состоялись крестины, и «Лунное сияние» превратилось в Аксинью Федоровну. Потом бесфамильная стала госпожою Курносовой! Ох и веселая же свадьба была в Азове – между верфью корабельной и погостом кладбищенским. Прошка денег не жалел. Гулять так гулять. Ведь свадьбы не каждый день бывают. Даже несчастного Мамаева к себе залучил: – Иди и ты, Данила Петрович, отдохни от каторги… Хорошо начиналась семейная жизнь шкипера Курносова. Первый фрегат «Первый» сошел со стапелей на воду. * * * Потемкин, расставшись с Прошкой, завернул в иную сторону – в Сечь Запорожскую, в курень Кущевский. Въехав на двор коша, он дважды произнес, словно понукая лошадь: – Пугу-пугу, пугу-пугу. – Это служило паролем. – Пугу-пугу? – окликнули его, но уже вопросительно. На что Потемкин отвечал по всем правилам Сечи: – Пугу – казак с Лугу, а зовусь – Грицко Нечёса. – Заводи коня в клуню, будь товарыщем нашим… Неясно, что делал Потемкин в Запорожской Сечи; может быть, ничего не делал, признавая и такой род занятий. А чуть повеяло весной, он счел отпуск законченным и отъехал к армии. Его удивило множество кордонов и карантинов – Смоленск и Москва отгородились от чумы шлагбаумами и кострами, бочками с дегтем и уксусом. На постоялых дворах люди говорили полушепотом, будто в присутствии покойника. Смерть гуляла рядом, но Потемкин, верный языческому фатализму, манкировал правилами – ел что хотел, пил где придется… Румянцев был в Яссах; Дунайская армия держала фронт самый решающий, от усилий которого зависела судьба мира. Фельдмаршал спросил, что в Сечи. Потемкин отвечал в том духе, что в Сечи нет связей семейных, нет общественных, оттого не может быть прочных связей не только с Россией, но даже с Украиной… В сенях штаба он обратил внимание на офицеров, сидевших на полу, закованных в цепи, и спросил Румянцева, кто такие. – Журжу сдали… завтра их расстреляем! Даже из краткой беседы с фельдмаршалом Григорий Александрович понял: кампания не ладится. Пожалуй, она великой не станет, ибо Румянцев имел нервную оглядку на свои тылы, ощущая угрозу сзади – со стороны Австрии, которая выстраивала на рубежах военные поселения… Фельдмаршал признался честно: – Пока у нас нет флотилии на Дунае, нам и думать нечего, чтобы эту прорву форсировать всею армией. Без кораблей тошно!.. Потемкин получил от него корволант (летучий корпус), с которым отправился в Крайовский банат, на границу с Венгрией, готовый отбить любое нападение австрийцев. Вскоре князь Репнин привел свои дивизии в Турну, подчинив себе корволант Потемкина. Николай Васильевич сообщил, что турки освобождают Обрескова – это хороший признак. Но, осмотрев Турну, князь нашел крепость прочной и отступил, приказав ретироваться и Потемкину. Но время ретирады тот проспал, а когда проснулся, турки сделали нападение. С пятью тысячами сабель корволант выдержал натиск двадцати тысяч – три дня подряд бились насмерть, резались саблями, и Потемкин вышел победителем. Отходя, он спалил дотла несколько магазинов и потопил вражеские корабли, завершив партизанский рейд у стен Силистрии. |