Онлайн книга «Фаворит. Том 1. Его императрица»
|
Решительно он потребовал удаления послов Австрии и Пруссии с конгресса, а они на Потемкина указывали: – Разве он политикой ведает? Мы не знаем его. Резак-паша и сам понимал, что немцы миру мешают. – Одноглазый от самого Румянцева, – сказал он. – Достаточно, что мы его знаем, а другим знать необязательно… Турки относились к Потемкину с уважением, ибо слава его партизанских рейдов дошла и до страны османлисов. Алексей Михайлович Обресков дружелюбно спросил турок: – За что вы подарили Вене три миллиона флоринов? – Об этом, Алеко, ты нас лучше не спрашивай… Турки приуныли и стали покладистее. Но Обресков не мог устранить с конгресса князя Орлова, который лез на рожон, бравируя мощью – своей личной и русской, государственной. Алексей Михайлович стал просить Румянцева, чтобы укротил фаворита. Правда, фельдмаршал во многом и сам зависел от капризов Орловых при дворе, но сейчас, поправ все мелочное, ради дела важного решил Гришку одернуть как следует: – Видишь ли, князь, слава – снедь вкусная и никогда не приедается, но гляди сам, как бы тебе касторку не принимать. Орлов стал угрожать (щенок кидался на волкодава). – На что ты меня стращаешь? – осатанел Румянцев. – Пугать не стану – повешу! – отвечал Орлов. Фельдмаршал громыхнул тяжким жезлом полководца: – Вот этой дубиной да по горшку бы тебя… Кто кого скорее повесит? За тобою лишь свита хлипенькая, а за мной армия целая. Ежели переговоры сорвешь, я их без тебя сам продолжу … Перемирие кончалось в сентябре, а в августе турецкие дипломаты вдруг сделались непреклонны, ни в чем русским не уступая. Это было непонятно! Чтобы отвлечь Обрескова от мрачных подозрений, Потемкин с племянником залучили его в фокшанскую харчевню для ужина. Дипломат вкушал пищу неохотно и брезгливо, постоянно помня о главном. Встревоженный, он вдруг сказал: – А ведь что-то случилось. – Где? – перепугался Самойлов, наполняя чарки. – Руку дам на отсечение, что Швеция стала турок мутить, – догадался Орлов. – Если в войну и Швеция вмешается, – сказал Потемкин, – тогда нам не только руку, но и голову на отсечение класть… Но разрушил Фокшанский конгресс сам Гришка Орлов! Курьер из Петербурга доставил известие, что постель Екатерины занята другим. Неизвестный «доброжелатель» из окружения царицы советовал фавориту с эскадрою братца Алехана скорее плыть в столицу и пушечной пальбой вышибать из постели корнета Васильчикова… Гришка решил иначе. – Лошадей! – потребовал он. Напрасно Потемкин в отчаянии пытался удержать дурака в Фокшанах, напрасно взывал к чувству патриотизма и чести. – Плевать на все! – отвечал тот. Обресков почти взмолился: – Но ведь Россия… армия… такие жертвы… – Плевать! – повторил фаворит. Сколько лошадей загнал он в дороге – неизвестно. Гонка закончилась перед воротами Гатчины – перед ним опустился шлагбаум. – Сейчас же подвысь! Я здесь хозяин… я! Ему было объявлено, что по распоряжению императрицы его сиятельству предложено выдержать в Гатчине карантин. – На какой срок? – спросил Орлов, притихнув. – Об этом ея величество указать не изволили… Карантин! Не она ли по возвращении его из чумной Москвы целовалась с ним безо всяких карантинов? Орлов был затворен в гатчинском имении, которое перед отъездом поручил заботам самой же Екатерины, – это ли не насмешка судьбы? Неужели конец? Ах, Катька, Катька… * * * Обресков обладал тонким политическим чутьем: турки заупрямились неспроста… Причиною была Швеция! Борьба в Стокгольме за мир или за войну с Россией никогда не была бескровной: многих уже казнили, даже королева Ловиза-Ульрика едва избежала удара топором по шее. Россия имела давний союз с Пруссией и Данией, чтобы не допустить перемен в шведской конституции, которая делала из короля пешку в руках подкупленных сенаторов. Но подземные каналы дипломатии, извергая нечистоты, продолжали исправно работать! Эгильон спешно перевел маркиза Вержена из Константинополя послом в Стокгольм. Представляясь молодому королю, Вержен нашептал, что с этого дня Версаль выделяет для Густава III полтора миллиона ежегодной субсидии. Вержен умолчал, что еще два миллиона ему дали на подкуп сенаторов. Эгильон переслал маркизу новые инструкции: Франция лишает короля субсидий, и для него же будет лучше, если Густав III совершит государственный переворот в свою пользу. – А где взять для этого денег? – спросил король. На этот вопрос был заготовлен соблазнительный ответ: – Шестисот тысяч ливров вам хватит? – На один день, – ответил Густав III. – Согласны. Но пусть этот день станет днем переворота. После чего Версаль возвращает вам право на получение субсидий. Король решился. 19 августа, выходя утром к разводу караулов, Густав III вызвал перед драбантами загробную тень Густава-Адольфа, побеждавшего Тиля и Валленштейна; он оживил офицеров славою Карла XII, умевшего перешагивать через государства Европы с небрежностью, будто это были жалкие капустные грядки. – Довольно партий! Довольно раздоров! – призвал он. – Один король, одна нация, единая церковь, единое мнение… Вперед! Рукав короля опоясала черно-красная тесьма (такие же повязки украсили и его свиту). Густав III арестовал сенат, а жители Стокгольма поддержали его, ибо шведам давно надоела корысть придворной камарильи. Абсолютизм в Швеции окреп, как в былые времена, а за мачтами королевских фрегатов, за ровными всплесками боевых галер, вздымавших ряды весел над мутными водами Балтики, чуялась могучая поддержка Франции. – Возможно, и… Англии? – недоумевал Панин. Франция в эти дни ликовала, Англия хранила пристойное молчание, а Екатерина была неприятно поражена, что Вольтер сочинил в честь Густава III хвалебную оду. – Впрочем, это в его духе! – сказала она. – Если завтра эскимосы Гренландии прикатят в Ферней бочку тюленьего или моржового сала, так он найдет слова, дабы воспеть их мудрость… Она велела срочно отозвать из Польши Суворова: он прилетел, как на крыльях, молчаливо-собранный, выжидающе-строгий, а душа его, вкусившая первой славы, жаждала решающих битв на Дунае. – Александр Василич, Дунай не уплывет от тебя, а сейчас на севере явилась нужда в твоем опыте. Надобно бережение от новых викингов иметь. Езжай в Финляндию, огляди рубежи наши и гарнизоны тамошни с крепостями… Скажи, друг, сколько времени тебе потребно на сборы? – Завтра я буду там, – отвечал Суворов, всегда скорый… Именным рескриптом Екатерина честно предупредила Обрескова: отныне внешняя политика России вступает в самый серьезный кризис («какого, – писала она, – со времени императора Петра I для России не настояло»). Обресков долго совещался с Румянцевым, и тот сказал, что продлит перемирие дней на сорок: |