Онлайн книга «Баязет»
|
— А потому будет лучше… — Я теперь спокоен, — кивнул ему хан. — Для спокойствия гарнизона… — Никого не будить, — догадался хан. Штоквиц обалдело посмотрел на хана. — Да, — сказал он. — Вы совершенно правы… Впрочем, я понимаю, что разговаривать с вами бесполезно, К сожалению, здесь не клиника… Пожелав хану спокойной ночи, комендант ушел в дрянном настроении. «Связать его, что ли? — раздумывал он, шагая по длинным коридорам крепости. — Или просто не обращать на него внимания и делать все по-своему? Далеко не мудрец, а догадало; печати закапать…» Ему встретился санитар. — Господин капитан, его высокоблагородие опамятовались Просят, если вы не спите, навестить его. Штоквиц повернул к госпиталю. Пацевич встретил его слабой виноватой улыбкой, похожей на болезненную гримасу. — Вот меня… как, — тихо сказал он. — Я хотел вас видеть, чтобы спросить… что в гарнизоне? Штоквиц присел на край койки, повертел в тугом воротнике вспотевшую шею. — Все благополучно, Адам Платонович. — Вы там… смотрите. — подсказал Пацевич. — Это очень ответственно… Особенно сейчас! — Не беспокойтесь, — ответил комендант. — У нашего Йсмаидхана орлиный взор. И он далеко видит! — А разве… он разве? — Да. Пацевич отвернулся к стене. — Гоните его в шею, — сказал он. — С хана хватит и милиции. А вам… Мне уже не встать. Берите на себя… — Благодарю за доверие, — как следует поразмыслиs Штоквиц. — Но я остаюсь комендантом, и не больше. Я не уменрасхлебывать чужое дерьмо. Пацевич ничего не ответил и закрыл глаза. Штоквиц прошел к себе, рассовал по карманам сюртука три плотных кожаных кисета. Потом отправился в каземат, где расположились беженцы и остатки милиции. Ни слова не говоря, комендант развязал один из кисетов, и на стол с тяжелым звоном потекло золото червонцев. — Вот, — сказал он, сгребая золото в кучку, — надо выбраться из Баязета и связаться с генералом Тер-Гукасовым, чтобы рассказать ему обо всем… Кто решится пойти? Люди молчали, и Штоквиц, ругнувшись, раскрыл второй к veer Теперь перед ним лежала целая горка золота. — Еще раз спрашиваю — кто беден и смел? Из темноты выступил молодой горец с жестким горбоносым лицом, сведя ладони на длинном кинжале. — Я сын Петросяна — Самсон Петросов. Турки убили мою мать и сожгли мой дом. У меня осталась теперь только жена и вот этот кинжал. Позволь, русский начальник, и я пойду к Сурр-Оганесу, даже не беря этот бакшиш! Штоквиц ссыпал золото обратно в кисеты, протянул их армянину. — Бери, — сказал комендант. — После войны оно пригодится тебе. Купишь новых волов и построишь новый дом. Только сейчас оставь деньги жене… Спустишься с крепости по веревке, чтобы тебя никто не заметил. Оденешься курдом. Я дам тебе записку к Арзасу Артемьевичу. И мы будем молить за тебя бога! «На голову мне, — рассказывал Самсон Петросов, — надели колоз из войлока, обмотали голову тряпками, нарядили курдом. Выждав тишины, когда прекратилась перестрелка, меня спустили со стены вышиной в сажень. Я упал на трупы, которые валялись тут во множестве. Отвратительный запах и безобразный вид их навел на меня страх. Собаки, рыскавшие вокруг, подняли лай. Курды догадались, что кто-то вышел из крепости. Началась стрельба, но ни одна пуля меня не коснулась. Я продолжал ползти между трупами и находился уже у края скалы, как вдруг увидел курдов, идущих ко мне. Я бросился тогда со скалы в ущелье, отчего и повредил себе ногу. Выбраться из ущелья оказалось трудно: земля была рыхлой, и я все время скатывался обратно вниз. Так промучился я всю ночь и только к рассвету нащупал под собой тропинку, по которой, сняв с себя обувь, кое-как выбрался из ущелья. Тут сразу же наткнулся на турецкие пикеты. Чтобы отвести от себя подозрения, я сам бросился к ним. крича еще издали: — Спасайтесь, русские лезут из крепости! … Поднялась тревога. Курды мгновенно очутились верхом и ускакали в разные стороны. Но вскоре мною овладел новый ужас: человек двести курдов шли невдалеке от меня. Погиб, решил я, и бросился в яму, наполненную водой. Взял в ладонь немного земли, облил ее водою. Это, решил я, будет моим причастием, если увижу, что нало расставаться с жизнью. Но курды прошли мимо, не заметив меня. Направился я к армянской деревне Арцын, чтобы взять у одного армянина скакуна и скорее мчаться на розыски Эриванского отряда, Но, увы, что увидели мои глаза при самом входе в деревню! … Жители выходили из домов. Руки их были связаны на груди или на спине веревками. Видел я также многих армян в непробудном сне. Иногда целое семейство, гостеприимством которого я часто пользовался, теперь я видел изрубленным. Те же, которые были связаны, ходили около своих домов, а курды грабили их имущество. Кто выносил масло из дома, кто сыр, кто сундуки. Что мне оставалось делать? Вот и я, изображая из себя курда тоже вошел в один из домов, взял громадный мечюк и начпл укладывать в него шерсть. Двое курдов, хозяйничавших в DTON доме, посмотрели на меня и куда-то вышли. И скоро ьерьулксъ с другими курдами. Я до того испугался, что чуть было себя не выдал. Мне бы надо молчать и грабить, а я ог страха лачал оросить — Не сердитесь, если я тоже возьму себе шерсти. Тут они схватили меня и стали бить, крича — Мы тебя видели в Баязете… Ты лазутчик, продался русским .. Говори — кто ты и откуда? По-курдски я говорил очень плохо и потеку отвечал им по-татарски: — Пощадите меня. Я слуга Мустафа-оглы (Мустафу-aгy все в Баязете знали)… Я всего лишь бедный хоиский татарин, и господин мой разрешил мне добыть чего-нибудь для моего семейства… От пустите меня, добрые и благородные беки! Курды, не слушая моих воплей, раздели меня догола и стали перетряхивать мою одежду, чтобы найти доказательства своих подозрений — записку или золото. Но данную мне господином ПЬч-квицем записку я уже давно проглотил, еще при виде чсх к у )дов, копд; лежал в яме. Разобрав лоскутья моей одежды и не найдя ничего подозрительного, курды меня отпустили. Я подхватил MCLJOK с шерстью и, хромая, побрел как можно скорее ьз дсревчи, плача при виде бедствий моих земляков. Когда же вышел за околицу Арцына, я мешок этот выбросил и пошел дальше. По дороге я прилег немного для отдыха, чтобы поберечь болевшую ногу. Мимо проскакал курд и заметил меня. На его расспросы я отвечал так же, как и раньше. Но этот курд снова раздел меня догола и заметил, что рубашка моя была не курдской. Тут он прижал острие пики к моей груди, чтобы сразу покончить со мной Тогда я упал перед ним на колени, стал рыдать и просить, чтобы он не убивал меня. Курд посмеялся над моими слезами, назвал меня ступой женщиной и, забрав рубашку, которая ему чем-то понравилась, снова сел на лошадь и ускакал… |