Онлайн книга «Баязет»
|
Клюгенау выступил вперед: — Сколько обещать им золотых? Тысячу? — Две… Только бы вода! Ворочая шершавым от сухости языком, Клюгенау сказал: — Мэн гуман микунэм кэ ду хезар кафист… Джидден бэшума мигуэм. Мэра мифехми? .. [18] Персы, однако, вежливо пояснили в ответ, что возьмут за свои труды столько, сколько берут со всех заказчиков: за струю воды в русский гривенник — возьмут триста абазов, за струю воды толщиною в динар — пятьсот абазов. — Они благородны, — сказал Карабанов. — Макинский шах, у которого я гостил на прошлом месяце, уважает Россию, и это заметно по скромности его подданных. Персы в эту же ночь приступили к работе. Секретов же своего мастерства они раскрывать не желали, и Штоквиц велел раскинуть над зарубом будущего колодца полковой шатер. Инструмент для рытья колодца был принесен мастерами с собой, и скоро из-под шатра послышался лязг заступов, тихое журчание какого-то сверла. Это был радостный шум работы, обнадеживающий каждого, и жить в крепости стало сразу веселее. Однако заглядывать в шатер не позволялось, и часовой, поставленный для охраны мастеров, отпугивал любопытных: — Назад! Чего глядеть — скоро пить будешь… Казаки все-таки не выдержали. Мы не знаем, насколько справедлив был этот слух, будто Ватнин обещал отдать свою дочку с богатым приданым любому смельчаку, который бы смог пустить воду по трубам в крепость. Но жребий в первой казачьей сотне был брошен, и один из казаков (имя его нам неизвестно) действительно ушел вечером из цитадели. Весть об этой отчаянной попытке облетела закоулки Баязета, и на пыльном дворе, вокруг громадной чаши фонтанного бассейна, собрались в ожидании солдаты и казаки. Дениска Ожогин откровенно завидовал. — Мне в карты, — говорил он, — да на жеребьевку николи не везет. — А — жаль! Дочка-то у сотника уж такая, братцы, виднущая краля. Раз приезжала в станицу — так видел я. По улице пройдет, только и слышно: шур-шур-шур! Ватнин ее в шелка да бархаты разукрашивает. Весьма аккуратненькая барышня! .. Сотни воспаленных глаз смотрели сейчас на ржавую воронку крана — люди ждали воды с нетерпением, словно чуда. Штоквиц растолкал людей, вышел на середину: — Что за толкучка? Разойдись… — Выслушав, в чем дело, капитан выругался: — Лапти вы лыковые! Впредь за самовольство по рожам бить буду… Сидите за стенами, канальи! Где-то на окраине города раздался вопль часовых, рвануло тишину плотным залпом, а в кране вдруг зашипело, забулькало, погнало из труб душный зловонный воздух. — Сотник! — заорал Дениска на Ватнина. — Считай себя дедушкой. Я, чур, в крестные батьки записываюсь! .. Ватнин, мрачный и неподвижный, исподлобья посматривал поверх монатых голов. И вот из крана ударила ржавая струя; потянулись к ней манерки солдат и котелки казаков; вода упругими толчками забила из воронки. — Аи-я-яй! — волновался, оттертый в конец толпы, старый гренадер Хренов. — Держи ее, милые, не пущай мимо… Вода шла около двух минут, насытив жажду лишь немногих. Потом она кончилась, и вместе с водою кончилась на окраине города пальба и суматоха. Все стало ясно. Дениска облизнул губы, сказал Ватнину: — Теперича я пойду. Можно? — Пущай в девках засыхает, — ответил Ватнин, — а погибать попусту, ради лихости только, никому не дозволю. Расходись по местам, братцы! .. Потресов, узнав об этом случае, спросил Клюгенау: — Не знаете, барон, молодой он был? — Не знаю. Наверное, не старый… Пленные турки, под присмотром канониров, уже тащили из подвала старинный екатерининский «единорог». Пушку положили пока на землю, и она лежала, толстая, как свиная чушка. Кирюха Постный, заикаясь, выпалил: — До-до-домои надо! — Всем надо, — ответил Потресов. — Пу-пу-пу… — Пугаешь? — спросил Потресов. Кое-как Кирюха Постный объяснил свой замысел: втащить орудие на второй этаж и выставить его из окна, чтобы прямой наводкой отбивать огонь турецких батарей. А на место, свободное после орудия, водрузить этот «единорог». — Он то-то-то .. — Тотлебен ты, — похвалил его майор. — Ну и башка у тебя! — .. .толстый! — выпалил Кирюха. — Его и не разорвет, может? Такая мысль — противопоставить турецким батареям хотя бы одно орудие лицом к лицу — давно уже возникала в голове Потресова, но осуществить это казалось невозможным: мешали нагромождения дворцовых пристроек и минареты мечети. — А что! — задумался Потресов. — Пройдемся, барон. Они поднялись наверх. Прикладом винтовки Клюгенау выбил раму окна, попрыгал ногами по полу. — Фаик-паша, — сказал он, — просто обязан наградить вашего Кирюху орденом «Меджидийе». Только вот не уверен, выдержит ли пол орудие на откате? Два офицера стояли рядом — близко один к другому, почти нос к носу: пухлый коротышка Клюгенау и худущий, словно переломленный пополам, майор Потресов. — Выдержит? — Не уверен. Откат ведь, кроме веса… — А если нет, тогда… — Гроб тогда, Николай Сергеевич. — А такой чудный пейзаж! — Ваша правда: жаль уходить отсюда. — Подумайте, голубчик, что сделать. — Может, бревнами? — Сделайте, барон: ведь отсюда мы их раздраконим! — Постараюсь, майор… Всю ночь шла работа. Пленные турки, дружно вскрикивая, волокли тяжелину орудия по кривым лестницам. Клюгенау мастерил новый, облегченный лафет. Окно заделывалось камнями. Баязет получал новую точку огня — страшную для турок, которые не рассчитывали на удар артиллерии русских с этой стороны. В самый разгар работы, когда Клюгенау подводил столбы под потолок первого этажа, к артиллеристам зашел Штоквиц: — Господа, тяжелая весть… Сейчас погиб наш мальчик, юнкер Евдокимов! Клюгенау выпустил из рук топор, Потресов медленно осел куда-то в угол, закрыл лицо руками. — Боже мой, лучше бы меня, — всхлипнул майор. — Бедный, он совсем и не жил еще. — Что с ним? — спросил Клюгенау. — Он ушел с охотниками, и шестнадцать человек, вместе с ним, остались там… в городе! — Как далеко отсюда до Женевы! — сказал Клюгенау и, нагнувшись, снова взял топор в руки. — Прощай, славный юноша! Ты учился в университете, но патриотизм заставил тебя сдать экзамен на юнкера. Ты даже успел в своей жизни напечатать одну статью. О симбиозе гриба и подводной водоросли. Ты, выходит, счастливее многих — после тебя хоть что-то да останется в этом мире… |