Онлайн книга «Богатство»
|
Костры на Никольской сопке медленно угасали. — Я наговорил вам немало печального, — сказал Кроун. — Но сердце ноет, и хочется его облегчить в беседе. Я понимаю ваше состояние: «Маньчжур» выберет якоря, а вы останетесь один… Повидайте-ка прапорщика Жабина — это человек, на которого можно положиться. Запомните — прапорщик Жабин… Камчатку уже трясли осенние штормы, когда «Маньчжур» под пение горнов выбрал с грунта якоря. — Ждите нас летом следующего года, — обещал Кроун. — Мы непременно придем. Если, — конечно, ничего не случится… Осень была удивительно щедрой. Нет для камчадала ничего слаще дикого корня сараны, который всегда с аппетитом жевали и дети и взрослые. Зима никому не грозила цингою — черемша (дикий чеснок) росла всюду, только не ленись нагнуться, а камчатские собаки исцелялись черемшой от болезней. Плотные яркие ковры ягод устилали благодатную осеннюю землю. Камчатка делала запасы на зиму. Люди, как и зверушки, торопливо заполняли свои кладовые. Иные хозяйки даже ленились собирать припасы сами, они выискивали гнезда полевок, у которых все уже собрано и хорошо просушено — зерно и коренья. Но, выгребая из гнезд звериные запасы, женщины (согласно камчатской традиции) брали не все, обязательно оставляя в норах ту норму, которой хватит мышам для периода зимней спячки. Так сохранялся нерушимый баланс природы: есть мыши — будет корм для пушного зверя, есть промысел пушнины — будет отрада и прибыль для человека! Наступили серые тоскливые вечера. Соломину подкинули к порогу грязную анонимку, писанную нарочито коряво, в которой было сказано: ты, мол, не думай, что и зимовать с нами останешься — вылетишь с Камчатки, аки пробка… Это аукался пушной аукцион, это отрыгивалось изъятие патентов на винную торговлю. В один из дней хмельной Расстригин высказался перед Соломиным слишком откровенно: Не хотели с нами по-людски жить, теперь и близок локоть, да не укусишь… Ясак наш будет, а — вам — эва! Соломин испытал муторную тоску: — А представьте, что последнего парохода не будет, тогда я до весны останусь вашим начальником… Что тогда? — Не высидишь — спятишь! — был точный ответ. Однажды с маяка передали, что мимо прошел на север пароход «Сунгари», который, очевидно, станет в этом году последним кораблем для Камчатки. — Роковое совпадение, — сказал Соломин. — «Сунгари» привез меня на Камчатку, пусть «Сунгари» и увезет меня. За своего сына волновался старый Блинов: — Чего же капитан сразу не завернул в Петропавловск? Боюсь, как бы Сереженьке в институт не опоздать. — Ваш сын, видимо, и станет моим попутчиком до Владивостока. Я думаю, что «Сунгари» ушел сначала к Анадырю, а на обратном пути меня обязательно заарканят на пристани… Соломин не ошибся. На борту «Сунгари» находился отряд полиции при судебном исполнителе, они должны были забрать с берегов Чукотки хищников-старателей, по которым давно плакала тюрьма во Владивостоке. А капитан «Сунгари» имел предписание о снятии из Петропавловска камчатского начальника Андрея Петровича Соломина. — Хуже нет ожидания, — сказал Соломин Блинову. — Пусть ваш Сережа придет вечером, хоть в шахматы сыграем… Студент, конечно, был осведомлен о шатком положении камчатской власти, и потому Соломин спросил его без обиняков: — Представьте, юноша, что вы, молодой и красивый, оказались вдруг на моем месте. Что бы вы сделали? — На вашем месте я запалил бы Петропавловск с двух концов, и пусть он сгорит дочиста. А потом бы новый город построил. Места тут красивые — быть и городу красивым, край богатейший — пусть и люди будут богаты. — Это маниловщина, а не решение вопроса, — ответил Соломин. — Допустим, что старого Петропавловска нет — стоит новый и дивный город. Но жителей-то куда денешь? Не обидно ли заселять райский город прежними обывателями? — Об этом я как-то не подумал… С улицы вдруг запустили булыжником в окно, стекло разлетелось вдребезги, задул сильный сквозняк, и долго было слышно, как в отдалении тяжко бухают о землю сапоги убегающих. Соломин снова разжег погасшие свечи. — Вот они, — сказал, — будущие жители вашего райского уголка. — От страшной обиды на людей ему хотелось взвыть волком. — Господи, за что они меня так ненавидят? Андрей Петрович принялся занавешивать окно одеялом, а Сережа веником сгребал на совок осколки стекла. — А кто ненавидит-то? — спросил студент. — Гордитесь, что ненавидят Расстригины да Трушины… Я бы вас и не уважал, если бы с Нафанаилом хлеб-соль водили. Снова расселись над шахматною доской. — Чей ход? — спросил Соломин. — Не помню… Андрей Петрович смахнул фигуры: — Жизненный мат! Извините, нет настроения продолжать. И пусть уж поскорее придет «Сунгари»… Утром старик Блинов встретил его в канцелярии сочувствующим взором, сказал, что уже договорился со зверобоем Егоршиным, у которого имеется алмаз для резания стекла. — Он придет и вставит вам стекло. — Благодарю, дорогой мой… чудесно! Явился Егоршин с алмазом. Подмигнул дружески: — Ну что, начальство? Допекли небось? — Допекают. Уже подгорать стал. — Да, с нашими живоглотами лучше не связывайся. Проглотят вместе с мундиром и даже пуговички сжуют, не морщась. Разговорившись с ним, Соломин спросил: — А кто такой прапорщик Жабин? — Инвалид. На костыле прыгает. — Отчего я его нигде и никогда не видел? — Он дома сидит. На костылях не погуляешь… За окном вдруг весело закружило метелью. — Вот и снег, — перекрестился Блинов. — Господи, на тебя единого уповаю, чтобы «Сунгари» не прошел мимо. — Да перестаньте, — выговорил Соломин. — Сережа здесь не останется, и я не буду зимовать с вами… Последний камчатский рейс накладывает на капитана «Сунгари» особые обязанности, да он и сам это великолепно понимает! — Отставной прапорщик корпуса флотских штурманов — Жабин Никифор Сергеевич… Перед Соломиным в глубине пустой комнаты, опираясь на самодельный костыль, стоял высокий болезненный человек. Из-под щетки рыжеватых усов виднелись бледные губы. — Извините за вторжение, — сказал Андрей Петрович. — Повидаться с вами мне советовал кавторанг Кроун, отзывавшийся о вас в наилучших выражениях… Что за беда с ногою? — Пострадал от собственной глупости. Я, извольте знать, плавал подштурманом на гидрографических судах. Как-то в Беринговом проливе нас стало зажимать. Командир и говорит мне: «Никифор Сергеич, брильянтовый мой и яхонтовый, ну-ка прыгните за борт да гляньте, что там сильно хрустит у пятнадцатого шпангоута?» Я разом сиганул на лед и неудачно — нога попала между бортом и льдиной… С тех пор и прыгаю! |