Онлайн книга «Каждому свое»
|
— Где армия Мортье? — Вы стоите посреди этой армии. — Мармона? — Мармон увел ее к чужим бивуакам. — Предатель! Кто в Париже? — Русские и Блюхер. — Где сын? Жена? Правительство? Брат Жозеф? — Все бежали за Луару. — Кто позволил им? — Вы! — ответил Бельяр, будто выстрелил… Самая немыслимая брань, все самое омерзительное, что придумал человек для осквернения ближнего своего, — все это бурно извергалось Наполеоном на головы Бельяра, Коленкура, Бертье и даже кучера, на весь Париж, на всю Францию, на всю его армию: — Я дал им славу, а они… зажравшиеся скоты! Я их всех поднял из ничтожества. Они оказались недостойны меня… А мой брат Жозеф? Грязная свинья… А этот Мармон? Они всем обязаны мне. Я дал им все… О-о, проклятая нация! Остановились солдаты, офицеры. Молча они слушали, как беснуется император. Он кричал, чтобы они поворачивали обратно — на Париж, их ждет новая слава, его колчан еще насыщен стрелами, он будет на Висле, он вернется в Москву. — А лошадей менять? — спросил вдруг кучер. — К чему? — ответил ему Коленкур. Наполеон толкал солдат, бил по лицу офицеров: — Назад, ублюдки… в Париж! Вы слышали? Перед ним возник отважный генерал Бельяр: — Никуда они не пойдут. — Почему не пойдут? — Я, генерал Бельяр, запрещаю им это… Мы покинули Париж по условиям капитуляции и обратно не вернемся. — Какой подлец сдал Париж на капитуляцию? — Это сделали честные французы, — ответил Бельяр, — а честные люди другой нации приняли ее от нас. Наполеон, поникший, побрел прочь. Он двигался вдоль шоссе, посреди обозных телег, он громко требовал: — Где мой экипаж? Где лошади? Куда все делось? Где моя армия? Где жена? Куда дели сына?.. Коленкур сказал начальнику станции: — Ничего не бойтесь и ничего ему не давайте. Он сейчас перебесится, а потом притихнет… как всегда. Наполеон дошел до колодца и сел на его край, погрузив лицо в ладони, в такой позе и застыл. Бельяр спросил: — А он не кинется туда… вниз головой? — Нет, — успокоил его Бертье равнодушным тоном. — Великому человеку колодца мало. Ему нужен великий океан. Наполеон около получаса пребывал в глубокой прострации. Наконец встал от колодца даже оживленный: — Вон там я вижу костры… их много. Чьи они? Это были костры русских бивуаков, выдвинутых от рубежей Парижа, и Наполеон долго наблюдал за их огнями. — Ладно, — сказал, — едем обратно… в Фонтенбло! 4 апреля в его кабинете собрались маршалы, и Наполеон занялся обычной арифметикой, подсчитывая резервы, сколько приведет в Фонтенбло принц Евгений, Сульт, Ожеро, Груши: — Еще одно усилие, и наша честь спасена! Он рисовал картину боев на улицах Парижа, уже видел гибель русских в водах Рейна… Макдональд не выдержал: — Париж? Но в его развалинах мы будем осуждены сражаться на теплых трупах наших жен и детей… Не хватит ли? — А солдаты за нами не пойдут, — добавил Ней. — Они пойдут за мною! — выкрикнул Наполеон. — Нет, — возразил решительный Ней. — Хватит мечтать о битвах. Есть один способ к миру — ваше отречение… Слово было произнесено, и Наполеон покорился. Но с каким презрением ответил он своим маршалам: — Вы пожелали мира? Но, валяясь на пуховых постелях, вы подохнете раньше, нежели у бивуачных костров… Коляска Шувалова въехала в ворота Фонтенбло! * * * Прошло ведь всего-то пятнадцать лет с тех пор, когда, бросив армию в Египте, Бонапарт высадился во Фрежюсе и ликующие толпы французов встречали его, спешащего от Фрежюса — к славе и власти, какая даже не снилась никаким властелинам мира. Теперь история, эта вредная старушонка, беззаботно и даже весело раскручивала его судьбу в обратную сторону: Наполеону суждено ехать во Фрежюс, откуда и плыть в первую ссылку — на остров Эльба! Павел Андреевич Шувалов депешировал в ставку, что подробности путешествия Наполеона до Фрежюса «могут одновременно и поднять волосы дыбом, и заставить лопнуть от хохота…». Шувалов застал императора за сборами в дорогу. Во дворе дворца Фонтенбло громадный фургон был заполнен только золотой монетой. В другие распихивали мебель, бронзу, скульптуры, зеркала, ценные книги… Он принял русского комиссара в старом зеленом мундирчике, небритый, под носом Наполеона было все желто от нюхательного табака. — Ну что ж! Все закончилось не так уж плохо, — сообщил император Шувалову с улыбкой. — Я начал с шестью франками в кармане, а сейчас увезу миллионное состояние… Шувалова охватил тихий ужас: Европа наполнена рыданиями вдов и сирот, города в развалинах, деревни во прахе, поля растоптаны кавалерией, а этот господин, забывая вытирать у себя под носом, подсчитывает свои доходы… Павел Андреевич представился коллегам-комиссарам: венскому барону Коллеру, британскому полковнику Кемпбеллу, пруссаку Вальдбургу. Наполеон был крайне приветлив с Шуваловым, но всю любезность он дарил только Кемпбеллу, только Англии: — Англичане — единственная нация, способная управлять Европой. Если меня кто обидит, я брошусь в объятия Англии! Вы знаете, почему я так охотно еду на Эльбу? Чтобы там, под охраною вашего доблестного флота, чувствовать себя гражданином лондонского предместья… Подобные речи глубоко оскорбляли французов. Коленкур, когда он жил в Петербурге, часто гостил в доме Шуваловых, и потому теперь он дружески предупредил Павла Андреевича, чтобы тот ничему не удивлялся: — Здесь уже невозможно распознать, где кончается гениальный трагик и где начинается бездарный комедиант. Наконец в день отъезда (20 апреля) Наполеон решил дать несчастной Европе свой последний концерт. Начал он с берлинского комиссара, спросив его, имеются ли у Пруссии войска по маршруту от Фонтенбло до Фрежюса. — А если их нету, так на кой черт вы мне нужны! — Затем он обрушился на Австрию: — Коллер, куда вы дели мою жену? Ваш император Франц — порядочная скотина: он, я знаю, желает развода дочери со мною. Теперь я стал ему не нужен… А царь Александр уже визитировал мою жену, и я хорошо знаю, чем его визиты к дамам кончаются… Потом на ковер, украшенный золотыми пчелами наполеоновской империи, был вызван и Шувалов. — Нашли дурака! — кричал Наполеон, разрывая на столе груду депеш, как петух разрывает навозную кучу. — Это все письма честных французов, согласных умереть за меня… Куда мне ехать? Зачем? Старая гвардия построена на дворе. Я спущусь к ветеранам и скажу: «Ворчуны! Мое отречение недействительно. Меня оскорбили. Пусть лучше вырвут у нас из груди сердца, но мы еще посмотрим…» |