Онлайн книга «Мальчики с бантиками»
|
Плакидов не терпит таких ответов. — Какие могут быть у юнги причины для расстройства? Или вы отец семейства, обремененный чадами? Сыты, обуты, одеты… Инженер-капитан третьего ранга развешивает по стенам схемы и технические чертежи, которые по вечерам рисует сам — искусно и добротно. Чувствуется большая любовь Плакидова к делу, и класс невольно сжимается, когда он берется за указку. Сейчас на всех немощных в физике горохом посыплются всякие там векторы всасывающих струй… — Итак, — начинает Плакидов, — вы стоите на мостике у штурвала. Положение руля нулевое. То есть, говоря по-морскому, руль в диаметральной плоскости. У вас на корабле винт правого шага. Дали «средний вперед». В какую сторону покатится ваш корабль? — Прямо! — хором сообщают юнги. — Почему? — Потому что руль-то стоит прямо… на нуле! — Ох, опасное заблуждение, — причмокивает Плакидов — Если руль стоит прямо и дан ход винту правого шага, то корма вашего корабля будет заброшена же вправо. А нос корабля круто рванется влево. Пройдет разворот «на пятке», опасный в тесной гавани. Понятно? Теперь рассмотрим загадочные процессы, происходящие под килем корабля… Плакидов выводит юнг в море. На переменных скоростях они ведут корабли. Под ними вращаются винты правого и левого шага. На эсминцах по два винта. На крейсерах по три. На линкорах до пяти. Возникает дикий хаос мощных водяных струй. С полного вперед машины реверсируют на полный назад. За сорок минут урока юнги не раз терпят жестокие катастрофы. Их кормы забрасывает на соседние корабли. Они повинны в чудовищных авариях. Встреча с опасной инерцией кончается тем, что корабли таранят причалы и стальные бивни форштевней с хрустом разбрасывают по воде просмоленные бревна… — Теперь вы понимаете, — заканчивает лекцию Плакидов, — насколько безмятежна была ваша жизнь раньше. Вам ведь казалось, что рулевой на мостике — вроде опереточного героя. Сказали ему «вправо» — он покатил штурвал вправо. Сказали «влево» — пожалуйста, готово дело, лево руля. Но управление кораблем — это наука, построенная на знании, глазомере, опыте — и на риске! Бывают дикие случаи, когда руль до предела положен вправо, но корабль катится влево… Плакидов берет под локоть журнал и указку. На прощание его стальной перст выстукивает по рыжей маковке Финикина: — У вас не должно быть никаких забот, кроме одной: учиться, учиться и учиться. А что еще? Че-пу-ха! * * * В кубрике их ждал приунывший Росомаха. Честно говоря, насколько Колесник был весел и бесшабашен, настолько Росомаха по характеру был занудой. Он утюжил через тряпку свои клеши, и от широких штанин валил пар, пахнувший уксусом. Плаксивым голосом Росомаха заговорил: — Драть бы вас всех! Теперь нам из этого поганого варенья не вылезти, влипли в него всем классом, как мухи. Уже и начальство пронюхало. — Ну и что ж, — бодрились юнги. — Мы рассудим по-товарищески. — Вы по-товарищески, а командование — по уставу. Могут вашего философа и с флота попросить. Он несовершеннолетний, его демобилизовывать не будут, а просто вышибут, и дело с концом! Поскочин, совсем опечаленный, весь день мыл полы в землянках, колол дрова, топил печки. Кажется, он был готов к самому худшему. Юнги сочувствовали ему: — Не грусти! Мы тебе пропасть не дадим… Открытое комсомольское собрание проводили в кубрике рулевых. Присутствовали и те юнги, что не были комсомольцами по малолетству. Пришел заснеженный с ног до головы Щедровский, явился и Кравцов. — Случай возмутительный, — сказал замполит. — Конечно, варенье — ерунда, важен сам факт воровства. Поскочин еще только начинает служить и уже так опозорился. Вам известно, что подобные вещи на флоте не прощаются. Мы должны быть принципиальными и строгими. Дурную траву — с поля вон. Росомаху попросили дать характеристику Поскочину. — Дурного не замечалось. Я всегда считал его хорошим, дисциплинированным юнгой. Что с ним стряслось, и сам не пойму. Поскочин, тоже не комсомолец по причине малых лет, плакал и твердил одно: — Как вы не понимаете? Просто сладкого захотелось… Кравцов твердо бил ребром ладони по краю стола: — Ты прежде подумал ли о мерзости своего поступка? — Нет, не думал. Как увидел сладкое, так меня и потянуло. Савка, страдая за Колю, поднял руку. — Можно я? Ему дали слово, и он сказал кратко, но горячо: — Я так думаю, что юнга Поскочин понял всю нехорошесть своего поступка, и больше он так делать не будет. — Ну, это уже разговор для детских яслей, — вступился Щедровский. — Если все на флоте, совершив проступок, станут говорить, что они больше не будут, то во что обратится служба? Надо рассуждать серьезно. Росомаха, кашлянув в кулак, робко сказал: — В самом деле, товарищи, давайте серьезнее… Замполит оглядел юнг постарше: — Из комсомольцев кто выскажется? — Я! Над столом поднялся комсорг Джек Баранов. Он был красивым юношей. Широкая голландка навыпуск великолепно шла к его стройной фигуре, и даже стрижка наголо не портила его, как других юнг, а казалась особой прической. — Давай! — сказал ему Кравцов. — Мое мнение особое, — начал Джек. — Считаю, что Коля Поскочин поступил с этим дурацким вареньем правильно! Это было так неожиданно, что поначалу Джека не поняли. Упрямо мотнув головой, он продолжал: — Флот кулацких замашек не терпит. Юнга Поскочин самовольно раскулачил Финикина, но раскулачил правильно. Как принято на флоте? Твое — мое. А мое — твое. Представьте на минуту, что мы сейчас сидим не в землянке, а в отсеке подводной лодки. Завтра в этом отсеке мы, может быть, задохнемся на грунте, так разве ты или я станем прятать друг от друга какую-то банку варенья? Тишина в кубрике рулевых. Тишина… — Поскочин, — продолжал Джек, — поступил по законам святого морского братства. Твое, Финикин, он взял у тебя, как свое. Но если ты возьмешь у Поскочина все, что пожелаешь, он жалеть не будет, в этом можешь не сомневаться. — Джек повернулся к Щедровскому: — Поймите меня правильно. На чужое мы не заримся. Посылка пришла не нам, и Финикин вправе ею распоряжаться. Но если уж он такой жадюга, взял бы две банки варенья, принес бы к завтраку на камбуз и выставил бы на стол: вот вам, ребята! Это было бы честнее и порядочнее, чем забираться на верхотуру и там, согнувшись в три погибели, наслаждаться в одиночку… Мы не защищаем Поскочина! Но мы осуждаем и Финикина. Игорь Московский был краток: — Поскочин всегда был хорошим товарищем, и с ним я пошел бы в любую заваруху, хоть на гибель. А что касается товарища Финикина… я бы еще подумал, идти с ним или не идти. |