Онлайн книга «Нечистая сила [= У последней черты]»
|
Раздался звонок, возвещавший жену о прибытии законного мужа. Распутин сам же и открыл двери. – Коля, ну где ж ты пропадал? Заходи… В квартиру вошел Соловьев, синодский казначей, костлявый чинуша в синих очках, делавших его похожим на нищего; меж пальцев он держал за горлышки винные бутылки. Звонко чмокая, Ленка Соловьева часто целовала Распутина в живот, прыгая по прихожей, и неустанно выкрикивала мужу: – Коля, гляди-кось, отец пожаловал… отец! При этом Соловьев и сам поцеловал Распутина, как целуют монарших особ – в плечико. – А я таскался вот… до Елисеева и обратно. Портвейн, я знаю, вы не жалуете. Гонял извозчика за вашей мадерой. – Ну, заходи, – говорил Распутин, прыгая заодно с толстой коротышкой, потирая руки. – Давай, брат, выпьем мадерцы… Хозяйка внесла громадное блюдо с жареными лещами. – Ух, мать, доспела! Вот это люблю… Коля, – сказал Распутин хозяину, – уважили вы. По всем статьям… Васёк, – позвал он придурка, – а ты чего с нами не тяпнешь? – Ему не надо, – ответила Ленка. – Он блаженный… Хозяйка вынесла кучу мотков разноцветной шерсти и швырнула их придурку, чтобы он их перематывал. Тот, распевая псалмы, мотал шерсть, а Распутин разговаривал с казначеем. – Цаблер у меня хвостиком крутит… знаешь, как? У-у-у… А дело, значит, за Даманским? Коля, кто он такой? – Петр Степаныч ваш искренний почитатель. Сам из крестьян, но желает стать сенатором и товарищем оберпрокурора Саблера. – Сделаем! Но пусть и он постарается… Страшно пьяного Гришку спускали с пятого этажа супруги Соловьевы – костлявый муж и коротышка жена. Часто они приговаривали: – Григорий Ефимыч, ради бога, не оступитесь. – Отец, отец… когда снова придешь? Ах, отец… Ну, что там Столыпин? Ну, что там Лукьянов? * * * На следующий день следовало неизбежное похмеление. О том, как протекал этот важный творческий процесс, осталось свидетельство очевидца: «Распутин велел принести вина и начал пить. Каждые десять минут он выпивал по бутылке. Изрядно выпив, отправился в баню, чтобы после возвращения, не промолвив ни слова, лечь спать! На другое утро я нашел его в том странном состоянии, которое находило на него в критические моменты его жизни. Перед ним находился большой кухонный таз с мадерою, который он выпивал в один прием…» Момент и в самом деле был критическим, ибо в любой день Православие как организация могло восстать против него, и Синод следовало покорить! Появился Новый фрукт – Петр Степанович Даманский, канцелярская крыса дел синодальных; понимая, что орлом ему не взлететь, он желал бы гадом вползти на недоступные вершины власти и благополучия. Чем хороши такие люди для Распутина, так это тем, что с ними все ясно и не надо притворяться. Сделал свое дело – получи на построение храма, не сделал – кукиш тебе на пасху! – Наша комбинация проста, – рассуждал Даманский открыто, – на место Лукьянова прочат Роговича, но мы поставим Саблера, Роговича проведем в его товарищи, потом сковырнем и Роговича, а на его место заступлю я… Что требуется лично от вас, Григорий Ефимыч? Сущая ерунда. Пусть на царя воздействует в выгодном для нас варианте сама императрица, хорошо знающая Саблера как непременного члена всяких там благотворительных учреждений. – И ты, – сказал Распутин, – и Колька Соловьев, и вся ваша синодская шпана мослы с мозгами уже расхватали, а мне… Что мне-то? Или одни тощие ребра глодать осталось? Даманский напропалую играл в рубаху-парня: – Об этом вы сами с Саблером и договаривайтесь! Распутин Саблера всегда называл Цаблером (не догадываясь, что это и есть его настоящая фамилия): – Цаблер ходит ко мне, нудит. Я ему говорю: как же ты, нехристь, в Синоде-то сядешь? А он говорит – тока посади… – Сажай его! – отвечал Даманский. – Знаешь, у Иоанна Кронштадтского секретарем еврей был. Сейчас живет – кум королю, большой мастер по устройству купеческих свадеб с генералами. – Вот загвоздка! Посади я Цаблера, так меня газеты в лохмы истреплют. Скажут – ух нахал какой, нашел пса… – Ефимыч, какого великого человека не ругали? – Это верно. Меня тоже кроют. – В историю входишь, – подольстил Даманский. – А на кой мне хрен сдалась твоя история? Мне бы вот тут, на земле, пожить, а что дальше… так это я… хотел! В пасмурном настроении он покатил в Царское Село. История крутилась, как и колеса поезда. Александра Федоровна согласна была на замену Лукьянова Саблером, но Николай II уперся: – Помилуйте, аттестация Победоносцева на Саблера выглядит чернее египетской ночи. Не могу я этого проходимца… Кулак Распутина с треском опустился на стол. Все вскочили – в невольном испуге. Распутин вытянул палец – указал на царя: – Ну что, папка? Где ёкнуло? Здесь али тута? При этом указал на лоб и на сердце. Рука царя легла поверх мундира, подбитого атласом. – Здесь, Григорий… даже сердце забилось! – То-то же! – засмеялся Распутин. – И смотри, чтобы всегда так: коли что надо, спрашивай не от ума, а от чистого сердца. К нему подошла царица, поцеловала ему руку. – Спасибо, учитель, спасибо… Теперь ясно, что от ума надобно бы ставить в обер-прокуроры Роговича, но сердце нам подсказывает верный ход – в Синоде отныне быть только Саблеру… Графиня Матильда Витте уже названивала Саблеру: – Владимир Карлович, ваш час пробил. Мы с мужем очень далеки от дел церковных, но… не забудьте отблагодарить старца! Распутин еще спал, когда Сазонов разбудил его: – К тебе старый баран пришел – стриги его… Появился Саблер, добренький, ласковый, а крестился столь частенько, что сразу видно – без божьего имени он и воздуха не испортит. Салтыковский Иудушка Головлев – точная копия Саблера («Те же келейные приемы, та же покорная, но бьющая в глаза своей неискренностью религиозность, та же беспредельная мелочность, лисьи ухватки в делах и самая непроходимая пошлость», – писали о нем люди, хорошо его знавшие). – Ну что ж, – сказал он, – теперь стригите меня… Гришка скинул ноги с постели, потянулся, зевая. – Вот еще! – отвечал. – Стану я с тобой, нехристью, возиться. Лучше сам остригись дочиста, а всю шерсть мне принеси… Сколько дал ему Саблер – об этом стыдливая Клио умалчивает. Но дал, и еще не раз даст, да еще в ножки поклонится. Весной 1911 года Распутин неожиданно для всех облачился в хламиду, взял в руки посох странника и сел на одесский поезд – отбыл в Палестину, а машина, запущенная им, продолжала крутиться без него, под наблюдением опытных механиков «православия» – Соловьева и Даманского. Из путешествия по святым местам Распутин вывез книгу «Мои мысли и размышления», авторство которой приписывал себе. Книга была тогда же напечатана, но в продажу не поступала. Это такая духовная белиберда, что читать невозможно. Но там проскочили фразы, отражающие настроение Распутина в этот период: «Горе мятущимся и несть конца. Господи, избавь меня от друзей, а бес ничто. Бес – в друге, а друг – суета…» В этой книге Гришка, конечно, не рассказывал, как на пароходе в Константинополь его крепко исколошматили турки, чтобы смотрел на море, чтобы глядел на звезды, но… только не на турчанок! |