Онлайн книга «Площадь павших борцов»
|
В тот же день Василевский вышел на связь с Тимошенко. — Ставка просит кратко доложить ваше отношение перехваченным у немцев документам. Какие у вас сомнения? — Документы майора Рейхеля сомнении не вызывает. Рейхель летел самолетом боевого назначения, который в условиях плохой погоды потерял ориентировку . По нашей оценке, — докладывал Тимошенко, — замысел противника сводится к тому, чтобы нанести поражение нашим фланговым армиям, создать угрозу советским войскам с фронта Валуйки — Купянск. К аппарату подошел сам Сталин — с указаниями: — Строго держите в секрете, что удалось нам узнать. Возможно, перехваченный приказ вскрывает лишь один участок оперативного плана противника… Мы тут думаем, что двадцать второго июня немцы постараются выкинуть какой-либо номер, чтобы отметить годовщину войны, и к этой дате они приурочивают начало своих операций… В конце разговора Тимошенко снова просил для своего фронта хотя бы одну стрелковую дивизию. Сталин ответил: — Дивизиями, к сожалению, на базаре не торгуют. Если бы торговали, я бы пошел на базар и купил вам дивизию. Умейте воевать не числом, а умением. Вы не один там держите фронт. У нас, не забывайте, много других фронтов… Ночью заодно досталось от Сталина и Хрущеву: кажется, Сталин не был трезв, подвыпив в компании своих верных опричников — Молотова, Берии, Маленкова, Жданова и прочих — он сказал, что, если немцы вознамерились брать Воронеж, то лишь затем, чтобы от Воронежа ринуться на Москву; Сталин начал попросту издеваться над Хрущевым, спрашивая: — Ну, что еще там немцы подбросили? Неужели вы это всерьез принимаете? Даже самолет прислали и генерала вам с картами подкинули, а вы во все верите?.. Наверно, он опять ни во что не верил, по-прежнему собираясь оборонять Москву, как и в прошлом году, чтобы утверждать свой «престол» в Кремле. Хрущев вспоминал — с явной горечью: «Вместо того чтобы правильно разобраться (с этим самолетом) и усилить нашу группировку войск, чтобы быть готовыми к отражению врага, не было сделано ничего…» Это дало повод для удивления Кейтеля, который после войны говорил нашим офицерам в Бад-Мандорфе: — Мы были удивлены, что наступление на Воронеж сравнительно быстро увенчалось нашим успехом… * * * 21 июня Иоахим Видер прибыл на передовую возле Белянки, когда закончилась очередная атака по захвату пленных — Обыскали самолет? — спросил Видер. — Там нечего искать. Обломки и головешки. Видер приступил к допросу пленных красноармейцев: — Вы видели, как вчера упал наш самолет? — Да. Он сразу загорелся. — Что было дальше? — Один ваш офицер выскочил и побежал. Его срезали из автомата. Больше ничего не знаем. — Он отстреливался? — Да. На всю обойму. — Значит, одна рука его была занята пистолетом. Вы не заметили, что у него было во второй руке? — Ничего не было. — А может… портфель? — подсказывал Видер. — Нет, портфеля не видели… Видер велел поднимать полк в новую атаку: — Мне нужны пленные, знающие больше тех, которых вы взяли. Не советую спорить. Вопрос с этим «шторхом» гораздо сложнее, нежели вы думаете. Сейчас им занимается сам фюрер! Гренадерам снова выдали шнапс и кофе, снова проделали артподготовку — атака! Потом мимо Видера протащили убитых в рукопашной. Прикладами гнали пленных. Среди них только один красноармеец был очевидцем падения самолета. Видер сразу налил ему коньяку, угостил сигаретой — Успокойся, — сказал ему Видер. — Ничего плохого с тобой не случится… Что тебе больше всего запомнилось в том офицере, который выскочил из самолета? Пленный нервно досасывал сигарету: — У него на брюках… вот так, — показал он по бокам своих галифе, — был красный лампас. Как у генерала… Видера передернуло: это мог быть майор Рейхель. — Куда его дели? — жестко спросил он. — Закопали. По-божески. — Можешь найти могилу? — Не уверен. — А придется… пошли! — сказал Видер. «Мы получили задание, — вспоминал он, — до конца выяснить все обстоятельства дела и избавить командование от мучительной неопределенности». Он-то, как разведчик, знал истинную цену портфеля… Пленного вывели к разрушенному «фезелер-шторху», велели осмотреться. Он показал в кусты: — Вот в эту ольху и сиганул от нас. — Если хочешь жить, отыщи нам его могилу. Вот тебе лопата. Сам будешь и раскапывать. Пленный долго бродил в ольховнике, подозрительно озираясь, и Видер на всякий случай расстегнул кобуру, чтобы пресечь любые попытки к бегству. Лопата со скрежетом вонзилась в землю. Копать долго не пришлось — из-под земли мелькнул малиновый лампас генеральштеблера. — Вынь его, — распорядился Видер. Ветками, сорванными с ближайшего куста, он обметал серую землю с серого лица. — Да, это он… Рейхель! — убедился Видер, но вылезти пленному из могилы не позволил и достал «вальтер». — В этой яме ты и останешься, пока не вспомнишь, что было в левой руке нашего майора, если в правой он держал пистолет? — Портфель… кожаный, — ответил пленный из могилы (и весь сжался в комок, ожидая выстрела в затылок). — Куда делся этот портфель? — Отдали. Мы отдали. — Кому? — В политотдел дивизии… «Итак, — записывал Видер, — наши худшие предположения подтвердились: русским было теперь известно о крупном наступлении из района Харьков — Курск… Противник знал и дату его начала, и его направление, и численность наших ударных частей». Об этом сразу же сообщили в ставку Гитлера, а Франц Гальдер оставил в дневнике моральную сентенцию: «Воспитание личного состава в духе более надежного сохранения военной тайны оставляет желать лучшего». Вильгельм Адам сказал Паулюсу: — В сороковой танковый корпус нагрянули эсэсовцы и утащили за собой «шаровую молнию» — нашего Штумме! Боюсь, что для него это плохо кончится. Лучше сразу разрешили ему отправиться в Африку к Роммелю. Паулюс тяжело переживал арест своего генерала — Если кто и виноват в этой истории, — сказал он — так это сам майор Рейхель, которому не терпелось, глядя на ночь, поспеть в свое казино к казенному ужину На его столе вдруг запрыгала зеленая «лягушка»; на связь с Паулюсом вышел сам фон Бок, обеспокоенный пропажей портфеля: ведь именно 40-й танковый корпус Штумме и должен был «проложить армии путь в большую излучину Дона». — Можем ли мы изменить планы «Блау»? — волновался Бок. — Теперь я думаю, что, если их отложить на некоторое время, то вы будете в Сталинграде уже не в июле, а только зимою! |