Онлайн книга «Площадь павших борцов»
|
— Конечно. Утром русские все узнают. — Да. Посольство уже блокировано агентами гестапо. Ему оставлена лишь односторонняя связь: мы еще можем звонить русским по телефонам, они же — никуда… Если у них и есть резидент в Берлине, то связь с ними прервана! Паулюс вышел на провод с войсками на Буге: — Уточните обстановку на исходных рубежах. Последовал обстоятельный доклад: — В Бресте закончились последние киносеансы, с вокзала слышится, как Москва транслирует вечерний концерт. Кажется, Верди или Пуччини. Вся полоса границы очень ярко освещена. За рекою Мухавец, что южнее Бреста, горит дом — сигнал нашей агентуры о готовности сразу же начать истребление советских офицеров, когда они станут выбегать из домов по тревоге. Отсюда мы хорошо видим этот пожар. В «икс — ноль» наши люди отключат электроэнергию от Брестской крепости, перережут все телефонные провода. Паулюс выслушал и велел сообщить о проходе московского поезда. Вскоре же в Цоссен поступило извещение: — Только что в Германию проследовал через Брест московский пассажирский состав. Через оконные занавески видно, как женщины укладывают детей, вагон-ресторан еще работает. Вывод определенный: русские ни о чем не догадываются. В эту ночь, ночь нападения Германии на нашу страну, из СССР в Германию проследовали 22 громадных эшелона с хлебом и металлом… В это время Буг переплыл ефрейтор Альфред Лискофф, и, сдавшись нашим пограничникам, он сказал: — Нет, я не коммунист. Я простой честный немец и уважаю вашу страну. Передайте своему командованию, что в три часа войска вермахта перейдут границу. Запишите мою фамилию правильно и не забудьте поставить цифру «1». Я буду первый военнопленный в этой войне, которая еще не началась… Возле Одессы сдался пограничникам румынский офицер по фамилии Бадая, который деловито сообщил на допросе: — Я своим солдатам всегда говорил, что с Гитлером нам лучше не связываться и чтобы все расходились по домам… 22 июня. День «X — 1». Ночное время: 03.15. Мирная тишина вдрогнула от нестерпимой боли. Начиналась война. Великая Отечественная! Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах. И мужество нас не покинет… * * * В ночь перед нападением во дворе германского посольства пылал костер — немцы сжигали секретные документы. За 15 минут до нападения Берлин указал Шуленбургу известить Молотова о начале военных действий, что посол и сделал в шестом часу утра. Начинался воскресный день, москвичи мирно досматривали утренние сны… — Спят, — сказал Хильгер, — и ничего не изменилось, только у ворот посольства стали шляться милиционеры. — Включите радио, — указал Шуленбург… Война уже громыхала по русской земле, уже выли от боли раненые, уже горели дома и деревни, а дикторша московского радиовещания вела урок утренней гимнастики: — Вдохните глубже… та-а-ак. Теперь поднимем левую ногу. Пятка правой остается на упоре. Опускаем правую руку. Прыжок! Еще прыжок… выше, выше, выше! Дышите глубже. Рушились бомбы на города, дома, погребая в своих руинах тысячи тысяч, уже раздавался первый бабий вой над «невинно убиенными», а Москва как ни в чем не бывало до полудня транслировала музыку. Шуленбург пребывал в полном отчаянии: — В чем дело? Неужели скрывают войну от Сталина… Сталин узнал о начале войны — от Молотова. — Пограничный инцидент? — не поверил Сталин. — Нет, война … Все видели, как от лица отхлынула краска. Сталин кулем опустился на стул. Все молчали, и он молчал. («Гитлер обманул Сталина, а Сталин обманул самого… Сталина!» — именно так было заявлено потом на Нюрнбергском процессе.) — Надо задержать немца, — произнес он. — Маршал Тимошенко уже отдал приказ по западным округам, чтобы противника не только задержали — уничтожить его! — И… уничтожить, — как попугай повторил Сталин. Из Генштаба прибыл генерал Ватутин с докладом: — Германская армия наступает по всему фронту — от моря и до моря, рано утром немцы уже отбомбились по городам, список которых слишком велик, бон идут на советской земле. Сталин сразу сделался меньше ростом, словно пришибленный сверху чем-то тяжелым, а слова его были самые похабные: — Великий Ленин завещал нам великое пролетарское государство, а вы (он не сказал «я»!), « все вы просрали его! Всего несколько часов назад Лаврентий Берия отдал приказ «растереть в лагерную пыль» арестованных им разведчиков, которые докладывали, что нападение свершится сегодня, а теперь что он мог сказать в утешение своему грузинскому другу? Что мог сказать трусливый Калинин? Подлейший Каганович? Палач и карьерист Маленков? Ничем не могли они утешить своего сюзерена и потому молчали. Сказал сам Сталин: — Я ухожу… отказываюсь. Мне больше ничего не нужно. Вы тут сами нагадили, сами и разбирайтесь. Берия гортанно выкрикнул что-то по-грузински. Сталин махнул рукой и уехал, чтобы скрыться на загородной даче. Тут все члены Политбюро разом заговорили, что вот, мол, хорошо ему, взял да уехал, а мы тут теперь, давай, разбирайся, где лево, где право, кто виноват, кто прав. Сообща решили тоже ехать на дачу, вернуть машиниста к рычагам правления, чтобы тянул воз дальше. Увидев своих приспешников, гуртом входящих к нему, Сталин аж затрясся от страха — вот сейчас всей кучей навалятся, свяжут, как цуцика, и потащат в Бутырки, а сами начнут делить — кому стул, кому кресло, кому престол. Но члены Политбюро чуть не падали ниц перед ним, взывая вернуться на государственный Парнас, и тут Сталин ожил, обрел прежний вид, стал возвещать: — Нельзя, — сказал он, — чтобы народ узнал то, о чем докладывал Ватутин… паника начнется! Лучше скрыть… Какой уже час шла война, а народ так и не был о ней оповещен. Обращаться к народу по радио Сталин не желал, потому что теперь ему пришлось бы говорить совсем не то, что говорил он еще вчера, и все внимали ему — стрепетом. — Вон Вячеслав, — показал Сталин на Молотова, — это он лизался тут с Риббентропом… пусть и оправдывается! Во все времена русские цари, если начиналась война, сами обращались с монаршими манифестами, объясняя народу, кто войну начал и ради чего эта война ведется. Но это — цари, а вот генеральный секретарь партии решил пересидеть эти дни в кустах, не высовываться в полдень (только в полдень!) Молотов обратился к народу по радио, называя слушателей «граждане и гражданки», будто он прокурор, а перед ним сидят подсудимые, ожидающие удара мечом Фемиды. Молотов скачал, что Гитлер обрушил бомбы на наши спящие города, «причем убито и ранено более двухсот человек…». Нагло врал! Откуда эти двести человек, если весь запад страны полыхал в огне и замертво полегли в первых боях уже сотни тысяч… В этот же день по радио прозвучали слова, ставшие почти государственным гимном: |