Онлайн книга «Три возраста Окини-сан»
|
Однако догадка Рожественского (чисто интуитивная) оказалась верной: 12 и 13 мая адмирал Того ничего не знал о координатах русской эскадры. Его броненосные силы, бесцельно пожиравшие массы угля и тонны смазочных масел, горы рассыпчатого риса и цистерны крепкой сакэ, торчали у берегов Кореи, готовые по первому сигналу сорваться с якорей… Настала ночь. Игнациусу не спалось. Он позвал Коковцева в командирский салон, обвешанный циновками и обложенный коврами. За чаем он сказал, что перед смертью принял ванну. — Ты надоел мне с этим! К чему думать о смерти? Игнациус капнул себе на бороду вареньем с ложечки. — Мы же — флагманский броненосец, пойми ты, Володя. Значит, все первые и самые крупные шишки полетят в нашу голову. Как бы то ни было, — сказал Игнациус, вытирая бороду салфеткою, — а мы обязаны спасти адмирала. Небогатов не обладает таким авторитетом, как наш Зиновий… В случае беды флагмана должны снимать с «Суворова» миноносцы «Бедовый» или» Быстрый» — какой раньше подскочит, тот и снимет! — О чем ты? — отвечал Коковцев. — У нас двенадцать в броне, у Того двенадцать… игра будет равная. — Не забывай, что в запасе у Того два-три узла лишку… Ночь. Непроницаемая. Молчащая. Жуткая. В этой ночи броненосцы тащили под своими килями громадные «бороды» тропических водорослей, волочившихся за ними, что тоже снижало эскадренную скорость. У японцев же таких «бород» не было: они заранее прошли чистку в доках Сасебо; сколько положено дать узлов, столько и дадут — без помех! * * * Эскадра приближалась к Цусиме в составе тридцати восьми вымпелов, из которых только тридцать имели боевое значение, остальные: транспорта, буксиры, плавучая мастерская, два госпиталя. «Искровой телеграф», как тогда называли радиоаппараты, принимал обрывки депеш на японском языке. «Урал», обладавший самой мощной радиостанцией, запрашивал разрешения адмирала — глушить работу радиостанций противника. Но Рожественский в этом случае оказался грамотнее других, строго запретив эскадре вмешиваться в близкие переговоры японских кораблей. — Если мы это сделаем, — разумно доказывал он, — японцы сразу же засекут нас, понимая, что мы находимся рядом… На мостиках кораблей лежали мешки с кирпичами — на случай срочного затопления в них сигнальных книг и секретной документации. Казначеи сволакивали ближе к люкам железные сундуки с золотом и деньгами — тоже для затопления. Все эти необходимые церемонии проделывались без суматохи, никого, не пугая… Война есть война! На мостике тревожно спал адмирал Рожественский; тяжелые веки его глаз иногда поднимались, глаза оглядывали горизонт, он снова задремывал, склоняя на грудь белую голову. — Орите потише, — просили офицеры сигнальщиков. На рассвете с «Авроры» заметили белый стремительный корабль, сказочно пролетавший через хмурую мглу; его привлек яркий свет, исходивший от госпитальных судов, и он не был задержан кораблями эскадры для проверки. — Очевидно пассажирский, — гадали на «Суворове». Македонский шепотом подсказал Игнациусу: — Это был их крейсер «Синано-Мару»… Все! Да, теперь все. Они открыты, они разоблачены. Над «Суворовым» взвились флаги: ГОТОВНОСТЬ К БОЮ. — А что эти плавающие дворцы медицины? — спросил адмирал раздраженно. — Или для них закон не писан? Рожественский не запретил яркое освещение «Костромы» и «Орла», но велел госпиталям идти в отдалении. Стучащие аппараты «Слаби-Арко» вытягивали из себя длинные бумажные ленты, на которых молоточек выбивал одно и то же сочетание: «ре-ре-ре-ре…» — очевидно, Того давал позывные какого-то своего корабля. Радиотелеграфисты ругались: — Какой уж час он, паразит, одно и то же колотит… Коковцев спустился в кают-компанию броненосца, там, на диванах, даже не скинув обуви, в походных тужурках подремывали артиллерийские офицеры — лейтенант Богданов и мичман Кульнев. — Господа, чего вы тут кейфуете? — Я заведую подачей из погребов, — объяснил мичман. — А я с ближних плутонгов, — ответил лейтенант. — Если что брякнет, мой пост рядышком. Не волнуйтесь. Коковцев и не думал волноваться. Он-то знал, какую скорость может развить человек на трапах и в люках, когда его призывают на боевой пост колокола громкого боя. — Тогда и я прилягу, господа, вместе с вами… За бортом тихо шелестела вода океана. Неожиданно для себя Коксзцев крепко уснул и был пробужен радостным перезвоном бокалов. Он открыл глаза и сел на диване. Кают-компания была переполнена офицерами разных возрастов и рангов, вестовые с азартом открывали шампанское. — Что празднуете, господа? — спросил Коковцев. — Японский крейсер. По правому траверзу. Видите? — Тогда налейте и мне, господа! — Эй, чистяки! Бокал господину флаг-капитану… Старший офицер Македонский чокнулся с Коковцевым: — Кажется, вровень с нами шпарит «Идзуми». Врезать бы ему хорошего леща под винты, чтобы отлип от славян. А то ведь он все уши прозвонил Того своими сигналами… Серенький рассвет не спеша разгорался над океаном. — А где мы сейчас идем? — зябко поежился Коковцев. — Идем к Цусиме… прямо через воронку! Буль-буль… Откуда столько веселья, почему так радостны лица? В дверях кают-компании появился Игнациус, укладывая в портсигар три гаванские сигары, при этом он мрачно сказал: — Думаю, что до конца жизни мне хватит… Шампанское разливали чересчур щедро, брызжущее искрами вино беззаботно проливалось на ковры, на скатерть. — Ну, с Богом! Сейчас начнется. — Дождались… наконец-то! — радовались мичмана. — Господа, за прекрасных женщин, что ждут нас. Македонский призывал молодежь: — Будем же свято помнить, что славный андреевский флаг не раз погибал в пучине, но еще никогда не был опозорен! Забежав в каюту, Коковцев сдернул с вешалки тужурку, глянул в иллюминатор -да, сомнений не было, это «Идзуми». Память точно подсказала все данные: японский крейсер нес на себе четыре восьмидюймовых и двенадцать шестидюймовых орудий, а его германские машины могли развить двадцать с половиной узлов. — Недурно для тех, кто в этом деле что-либо кумекает. — Сказав так, Коковцев бодро взбежал на мостик. — Да не листайте таблицы — это «Идзуми»… Его надо накрыть. Накрыть немедленно… Полным залпом, иначе… В этот момент обтекаемый силуэт японского крейсера, обрамленный белым буруном, показался ему даже красивым. Пользуясь выигрышем в скорости, «Идзуми» то легко опережал русскую эскадру, то резво отбегал назад, словно рысак, гарцующий в манеже. На «Суворове» пробили барабаны музыкантов. — На молитву — пошел все наверх! Ходи веселей до церкви… |