Книга Фаворит, страница 169 – Валентин Пикуль

— А кто же вы, такой нарядный, будете?

— Мы с Черноморской эскадры… А что, сударь?

— Да уж, извините, больно вы спокойный средь нас.

— Ас чего бы мне волноваться? — спросил Прошка.

— Пугачев-то… ай-ай! Слыхали ль?

— Слыхал. А буфет на этой станции имеется?

— Эвон, за ночевальной комнатой… извольте.

На втором этаже станции проезжие убивались с горя за картами, бодрились от вина. Левую руку с оторванными пальцами Прошка напоказ не выставлял, скрывая ее под плащом. Он сказал:

— Водки бы мне стаканчик. Да карася в сметане.

Повернулся от буфета в зал, и на него испуганно глянули удивительно красивые глаза (не мамаевские, а по наследству из рода дворян Рославлевых). Это была Анюточка Мамаева, а ныне в браке казанская дворяночка Прокудина, с нею — две девочки.

— Ну узнали меня? — спросил он, подходя к ней.

— Да вас, сударь, теперь и не узнаешь… Вижу, что облик-то знакомый вроде. Смотрю вот: вы или не вы?.. Здравствуйте.

— День добрый, Анна Даниловна, — поклонился Прошка.

— Чего ж в нем доброго-то? — сказала она, закусив губу, а девочки ползали по лавке, трепали мать за рукава платья.

Хотел он сказать, что Мамаев в Азове под его командою состоит, да передумал: по всему видать, женщине и без того плохо, так на что правду об отце знать? «Э, ладно! Промолчу…»

— Наверное, тоже от Пугачева бежите?

— Хуже того, — вдруг заплакала госпожа Прокудина. — Муженек мой под суд угодил… Выдали меня за него как за благородного. А он казну в Мамадыше растащил, на акциденциях попался, двух писарей засек и соседню усадьбу спьяна спалил. Едем с ним до Сената столичного, чтобы умолить судей избавить нас от Сибири.

— А муж-то ваш где! Хоть бы глянуть на героя такого!

Анечка возвела к потолку прекрасные глаза:

— Где ж ему, окаянному, быть-то еще? Где вино с картами, там и он… Пять ден маемся по лавкам, лошадей не дают. Ах, сударь мой, — вдруг вырвалось у нее. — Ежели б вы дворянином были, так все иначе сложилось — ко счастью нашему обоюдному!

Чего уж тут вспоминать детские наивные поцелуи украдкою? Он прошелся по комнате, стуча железками на ботфортах, белый галстук из батиста терзал шею, мешала шпага. Ответил так:

— Невелика важность — дворянство! Мне ведь тоже в Сенат надобно. Только не судиться. Хочу бумаги выправить по герольдии.

Девочки раскапризничались. Анюта их одернула. С трогательной печалью женщина оглядела парня, даже орден его заметила:

— Никак, вы уже большим человеком стали.

— Человек я не большой, зато государственный.

— Чем же вы заняты бываете?

— Корабли строю. Потом на воду их спускаю. Флоту без кораблей не быть, как и не быть России без флота! Вот и выходит, Анна Даниловна, что я человек государственной надобности… Ныне из шкиперов произведен в чин флотского сюрвайера.

— Оно конешно… по науке! — пригорюнилась Анюточка.

Прошка и в самом деле сознавал свое высокое предначертание, невольная гордость проглядывала во всем его поведении, даже в походке, и потому привлекал внимание других, которые собственного значения в жизни страны никогда не имели (и вряд ли уже обретут). Прошка вдруг вспомнил, что в бауле его затерялись два румяных райских яблочка, и угостил ими девочек:

— Это татарские, крымские… Нате! Они вкусные.

Наверху щелкали шары бильярда, затем послышалась перебранка картежных игроков, что-то громко упало. Прошка заметил, что Анюта стала нервничать. Он и сам пребывал в нетерпении:

— Надоело маяться. Хоть бы лошадей дали скорее!

Кто-то с лавки, полусонный, буркнул ему:

— Ишь чего захотел — лошадей! Насидишься еще, навоешься за компанию с нами… Удрать хочешь? Не выйдет. Вот явится Емелька Пугачев и всех нас перевешает, а тебя, водяного, да еще с этаким орденом, — прямо башкой в колодец: бултых — и каюк!

Сузив глаза, Прошка с неприязнью ответил сонному:

— Спи и дальше, а я поеду. Даст Бог, во сне и помрешь. Чего ты меня Пугачевым пугаешь? Я ведь в кабале никого не умучивал, чужим трудом не живал дня единого… Тебя утопить бы!

Шум на втором этаже усилился, раздался грохот, и носом вперед по лестнице скатился добрый молодец с подбитым глазом.

— Это мой! — вскрикнула Анюточка.

Так и есть. Герой ринулся к буфету, чтобы стремительно запить свою обиду. В тот же момент от дверей раздалось:

— Лошади господину сюрваиеру Курносову поданы!

Все дворяне вскочили с лавок, гомоня разом:

— Мы давно тут сидим, а он… Нам-то когда? Этот черноморский только что прикатил, не успел присесть, а ему и лошадей? Чем мы-то, дворяне, его хуже… какой день ждем!

И уж совсем заклевали несчастного смотрителя станции, когда узнали, что для Прошки закладывается сразу четыре лошади.

— Да что он за барин такой? — наскакивали дворяне.

И пьяный муж Анюточки тоже лез со своими бумагами:

— Глядите! У меня самим губернатором подписано.

— Верно! — галдели вокруг. — А у флотского кем подписано?

Прошка взял свою подорожную и показал ее.

— Да я не чета всем вам, — заявил он гордо. — И спешу не по трусости вашей дворянской, от Пугачева удирая… Можете читать: подписано командующим Второй армией, князем Долгоруким-Крымским, а составлено по указу камергера и генерал-адъютанта его сиятельства Григория Александровича Потемкина… Потемкина!

Все расступились перед ним, как перед апостолом новой веры.

Прошка подарил рубль станционному смотрителю:

— Спасибо тебе, отец мой. Будь здоров!

Еще разок перехватил он печальный взгляд красивых глаз женщины, прощавшейся с ним на веки вечные, и, запахнув белый плащ, круто шагнул в раскрытые двери. Четверка гривастых лошадей, обзванивая поляны бубенцами, уносила в будущее молодого человека, высочайшего государственного назначения. Разве же это пыль? Это сама жизнь неслась навстречу, горькая и блаженная… Ах, как заливисто звенели тревожные бубенцы!

Россия, непокорная и замученная, великая и униженная, качалась по сторонам дороги — деревнями и городами, выпасами и кладбищами, храмами и виселицами, березами и грачами…

Петербург встретил его молчанием — почти похоронным.

Вот и Зимний дворец, роскошные апартаменты фаворита.

Прошка предстал! Потемкин нежился на широкой оттоманке, застланной пунцовым шелком, халат на нем свободно распахнулся, обнажая волосатое тело. Крохотный котенок играл пальцем босой ноги фаворита, а чтобы играть ему было интереснее, Потемкин пальцем чуть пошевеливал.