Онлайн книга «Кюхля»
|
– Строй-ся! Часовой загородил путь штыком: – Не велено пускать. – А что там такое? Часовой молчал. Потом, вскинув на Вильгельма дикие глаза, крикнул: – Заколю! И Вильгельму начинает казаться, что он какой-то мяч, которым перебрасываются, – проскакал от Экипажа к московцам, от московцев к Экипажу и вот отскочил: ворота заперты. Толпа любопытных мальчишек окружила его. У часового бегают глаза, он тоже, кажется, ничего не понимает; пройти в ворота, во всяком случае, невозможно. – Я к брату, голубчик, нельзя ли пройти, – просит Вильгельм. Часовой молчит. Вильгельм вдруг полез в низкую калитку, нагнув голову. Двор. Черные люди тащат оружие, бегают. Одна рота построилась. Вильгельм почти не видит людей. Он взбирается на какой-то ящик. Он кричит пронзительным голосом: – Братцы! Кругом черные люди, ружья, трепыхается знамя. – Московцы выступили! Через десять минут!.. – кричит Вильгельм. Люди кричат ему что-то, поднимают ружья вверх. – Ура! – кричат они. – На площадь! – кричит Вильгельм и качается на разлезающемся ящике. Его подхватывают на руки. Кто-то его целует. Он оглядывается. Миша. – Иди, иди отсюда, – говорит тихо Миша и тяжело дышит. – Мы выступаем. Он подталкивает Вильгельма. И Вильгельм покорно выбегает за ворота. Он бежит к саням. Теперь куда же? На площадь? Но его уже закружило по улицам. – В Финляндский полк. «Финляндский полк» выскочило случайно, потому что он вспомнил чью-то фразу: «В Финляндском полку у нас Розен и Цебриков». У ворот полка его окликают. В санях сидит офицер. Он красен, возбужден, куда-то собирается и кричит другому, который стоит без шинели, в одном мундире: – Enflammez! Enflammez! [36] Заметя Вильгельма, он окликает его. Это Цебриков. – Подвезу вас, – говорит он, глядя блуждающими глазами. – Канальство, пути никакого, лошади падают. – Как ваши финляндцы? – Черт знает. – Цебриков хватает за застежки Вильгельма. – Да поймите же вы, что не так нужно действовать. Я ему говорю: вы просто выведите людей, разберите патроны. Он мне отвечает: не могу вести без ясного объяснения (слова у Цебрикова путаются). Садитесь, подвезу. Вы на площадь? – Он не дожидается ответа. – Иван! – кричит он отчаянно солдату на козлах. – К Сенату! Гони, черт возьми! Вильгельм смотрит с тревогой на Цебрикова. – Просто сам тесак возьму и пойду резать, – говорит Цебриков несвязно. – Я не могу понять, как так можно. У Вильгельма стучит сердце – он не туда попал – точно во сне – Боже, для чего он поехал к финляндцам? Все рассыпается, валится из рук. На площадь скорее, ведь так может весь день пройти! У Синего моста Цебриков снимает свою шинель. Он бормочет: – Возьмите шинель. Военная. Вам удобнее. Вильгельм ничего не понимает. – Мне жарко, – говорит Цебриков, бросая шинель на снег. Вильгельм молча вылезает из саней и бежит. С Цебриковым неладно. На Синем мосту его окликают – Вася Каратыгин. – Куда вы, Бог с вами! На площади бунт, ужас что делается. «Ага, на площади бунт! То-то». И Вильгельм кричит ему на ходу, улыбаясь бессмысленно и радостно: – Знаю! Это наше дело! На площади чернеет народ. На лесах Исаакиевской церкви каменщики и мастеровые отрывают для чего-то доски. У Сената, лицом к памятнику Петра, – густая, беспорядочная толпа московцев, их окружает народ. Вильгельм проходит между толпой и солдатами. У солдат спокойные лица, и он слышит, как один старый седой гвардеец говорит молодому, который прилаживает ружье к плечу: – Ты ружье к ноге составь, будет время целиться. Перед московцами расхаживают Якубович в черной повязке и Александр Бестужев, раскрасневшийся, подтянувшийся, как на параде. Якубович не смотрит на Вильгельма, на ходу рассеянно с ним здоровается, потом морщится, прикладывает руку к повязке: – Черт, голова болит. Бестужев командует: – На пле-чо! Вильгельм радостно повторяет за ним: – На пле-чо! Бестужев поворачивается, красный от злости, видит Вильгельма и говорит ему cypово: – Не мешайте. Саша пробегает мимо, машет ему рукой: – Еду к конно-пионерам. Генерала Фридрикса убили, слышал? Он не ждет ответа, убегает. Высокий, легкий Каховской, в одном фраке, пробежал с пистолетом в руках издали и замешался в толпу у памятника. Вильгельм пробирается туда же. У самого памятника Рылеев, Пущин и тот неподвижный и огромный статский советник с белым плюмажем, который давеча поклонился Вильгельму. Рылеев торопливо застегивает на себе солдатский ремень, перекидывает сумку через плечо. Он неотступно смотрит вперед, на Исаакиевскую площадь, поверх людей. – Когда придет Экипаж? – В Экипаже восстание, но ворота заперты. Пущин пожимает плечами и поворачивается к Рылееву: – Дальше так продолжаться не может, где же, наконец, Трубецкой? Без диктатора действовать нельзя. К ним подходит Якубович, с тусклым взглядом, держась за повязку. Он говорит Рылееву мрачно и коротко: – Иду на дело. И скрывается в толпе. Вильгельм смотрит как завороженный на неподвижного человека с белым плюмажем. Человек вдруг скидывает шинель и широкими механическими шагами идет в толпу, белый плюмаж замешивается среди картузов и шапок; он начинает распоряжаться в толпе, и толпа теснится вокруг него. Все время мастеровые и работники перебегают к складу материалов, и у них в руках мелькают поленья, осколки плит. От них бежит на площадь маленький черный человек. Ворот рубахи его грязен. Он быстр и верток в движениях, нос у него хищный, беспокойные глаза бегают. Где Вильгельм встречал его? Таких лиц сотни – на аукционах, на бульварах, в театрах. Маленький быстро говорит о чем-то с солдатами и перебегает обратно в толпу. Он стоит рядом с человеком с белым плюмажем. Вильгельм вынимает из кармана пистолет, опять прячет его и снова вынимает. – Где же Трубецкой? Вильгельм смотрит на Пущина, хватается за голову и опрометью бежит к набережной, где в доме Лаваля живет Трубецкой. По пути он спотыкается. Пущин глядит ему вслед и кричит: |