Книга Пушкин и его современники, страница 41 – Юрий Тынянов

* "Нерасположение Любителей российского слова к новым явлениям в нашей литературе подало мысль арзамасцам назвать своих участников именами и словами, встречающимися в балладах Жуковского, которые особенно не нравились тогда защитникам серьезной поэзии и старых форм стихотворства". Анненков. Материалы, стр. 49.

Его лицейские письма представляют собой настоящие "послания" карамзиниста (так и называет их Пушкин в письме к В. Л. Пушкину от 1816 г.). Они написаны прозой и стихами (не цитатными, а собственными), что является каноническим для эпохи Карамзина (ср. его письма к Дмитриеву), заново пересмотревшей вопрос об отношении стиховой и прозаической речи и ориентировавшей стих на прозаические темы; они по-карамзински маскируют и перифразируют адресата: "Нестор Арзамаса" (В. Л. Пушкин), [7] "князь - гроза всех князей-стихотворцев на Ш". (П. А. Вяземский). [8] Подобным же образом маскируется, стилизуется, перифразируется и сам автор и его быт: "царскосельский пустынник, которого... дергает бешеный демон бумагомарания", [9] "девятимесячная беременность пера ленивейшего из поэтов-племянников". [10]

По поводу лицейской лирики Пушкина обычно говорят о ее эротической тематике, в особенности о влиянии на нее легкой французской поэзии, "poйsie fugitive". Но вспомним, что к 1816 г. относится знаменитая речь Батюшкова "О влиянии легкой поэзии на язык", в которой теоретически обосновано значение "легкого рода" (жанра) и, в частности, эротического рода. Вспомним, что русская лирика от конца XVIII в. до середины первого десятилетия XIX в. имела уже зрелые и устойчивые жанры "легких родов": послания (трехстопные и четырехстопные, являющиеся разными жанрами), застольные песни, элегии (вольно-ямбические, четырехстопные и шестистопные), "романсы", "сказки" (contes), эпиграммы и пр. Таким образом, вопрос о французских влияниях в "лицейской лирике" Пушкина есть прежде всего вопрос не о материале, не о литературном стимуле, а вопрос о влиянии "poйsie fugitive", общий вопрос того времени, но не частный вопрос изучения Пушкина. Пушкин двигался по пути, уже известному в русской поэзии. Как поэт-стилизатор, лицейский Пушкин эклектически развивает все упомянутые жанры, употребляя "условно-античную" и "оссиановскую" окраску Батюшкова, "рыцарскую" и "идиллическую" окраску Жуковского по соответствующим жанрам и вне жанров.

К 1826-1828 гг. относится внимательная стилистическая критика Пушкина по отношению к Батюшкову. [11] "Главный порок в сем прелестном послании (в "Моих Пенатах". - Ю. Т.), пишет он, есть слишком явное смешение древних обычаев мифологии с обычаями жителя подмосковной деревни. Музы - существа идеальные. Христианское воображение наше к ним привыкло; но норы и келий, где лары расставлены, слишком переносят нас в греческую хижину, где с неудовольствием находим стол с изорванным сукном и перед камином Суворовского солдата с двуструнной балалайкой. Это все друг другу слишком уже противоречит".

К стихам Батюшкова:

К чему сии куренья

И колокола вой,

И томны псалмопенья

Над хладною доской,

- Пушкин делает примечание: "Стихи прекрасные, но опять то же противуречие". Такова же заметка его: "Сильвены, нимфы и наяды - меж сыром выписным и гамбургским журналом!" * Он отмечает у Батюшкова "неуместные библеизмы", а по поводу эпитета "скальд - царь певцов" пишет: "Скальд и бард одно и то же, по крайней мере - для нашего воображения".

* Л. Майков. Пушкин о Батюшкове. В кн.: "Пушкин. Биографические материалы и историко-литературные очерки". СПб., 1899, стр. 294- 295.

То, что отмечалось Пушкиным в Батюшкове, наличествует еще в большей мере в его лицейской лирике: это - противоречивость лексических рядов (она, главным образом, и изгонялась, как мы видели, Пушкиным при редактировании). После "седеющей на холме тьмы" из элегических рядов Жуковского, его же "мирной неги" и "нагоревшей свечки" следует батюшковский "богов домашний лик в кивоте небогатом" и "бледный ночник пред глиняным пенатом" (с батюшковским смешением рядов); эклектизм лексический дает в результате даже простое семантическое противоречие:

И тихий, тихий льется глас,

Дрожат златые струны.

В глухой, безмолвный мрака час

Поет мечтатель юный;

Исполнен тайною тоской,

Молчаньем вдохновенный,

Летает резвою рукой

На лире оживленной.

Мечтатель

Маскировка поэта и адресатов в посланиях делается тем же порядком, что и маскировка предметов, в эклектической путанице лексических рядов.

Лирический герой "К сестре":[12]

поэт младой

мечты невольник милый

Чернец небогатый

Узник расстрига.

Герой "Пирующих студентов":

1. Апостол неги и прохлад

Мой добрый Галич, vale!

...Главу венками убери,

Будь нашим президентом.

2. ... милый наш певец,

любимый Аполлоном.

Воспой властителя сердец

Гитары тихим звоном.

Адресат послания "К Батюшкову":

Философ резвый и пиит.

В итоге семантическая какофония:

И звезд ночных при бледном свете,

Плывущих в дальней вышине,

В уединенном кабинете,

Волшебной внемля тишине,

Слезами счастья грудь прекрасной,

Счастливец милый, орошай.

Эта эклектическая маскировка предметов, без учета лексической окраски слов, уживается поэтому легко у Пушкина с сочетаниями, воскрешающими державинский строй, основанный на столкновении далеких лексических рядов:

Хлеб-соль на чистом покрывале,

Дымятся щи, вино в бокале,

И щука в скатерти лежит.

Соседи шумною толпою

Взошли, прервали тишину,

Садятся; чаш внимаем звону:

Все хвалят Вакха и Помону

И с ними красную весну. [13]

Так как лицейский Пушкин не осознает еще значения лексической окраски слов, так как она служит только для маскировки предметов, размеры стихотворений оказываются расширенными: предмет влечет за собою описание, картину, ассоциативно с ним связанную. Лирический сюжет развивается прямо и исчерпывающе.

Нужны были особые условия, чтобы прервать порочный круг этой эклектической, стилизаторской лирики. Кризис относится к 1817-1818 гг. годам окончания лицея и распада "Арзамаса". К этим годам в лицейской лирике Пушкина оказались уже замаскированными, загримированными под оссиановские, античные и шуточно-карамзинистские тона: "любовницы", друзья, товарищи и профессора адресаты, сам поэт и лицейский быт. (Этот грим впоследствии создал легенду о бурных лицейских кутежах, которых на самом деле не было.) К этим годам "Арзамас", пародически загримированный в балладу, проделал большую разрушительную работу: самое шутовство общества похоронило обязательность литературных масок, из которых оно выросло, и поставило вопрос либо о прорыве литературы в общественность (речь Орлова - "Рейна", 1818), [14] либо о новом поэтическом рупоре, о новом поэте.