Онлайн книга «Белая гвардия»
|
И в это время над гудящей растекающейся толпой напротив Богдана, на замерзшую, скользкую чашу фонтана, подняли руки человека. Он был в темном пальто с меховым воротником, а шапку, несмотря на мороз, снял и держал в руках. Площадь по-прежнему гудела и кишела, как муравейник, но колокольня на Софии уже смолкла, и музыка уходила в разные стороны по морозным улицам. У подножия фонтана сбилась огромная толпа. – Петька, Петька. Кого это подняли?.. – Кажись, Петлюра. – Петлюра речь говорит... – Що вы брешете... Це простый оратор... – Маруся, оратор. Гляди... Гляди... – Декларацию обявляют... – Ни, це Универсал будут читать. – Хай живе вильна Украина! Поднятый человек глянул вдохновенно поверх тысячной гущи голов куда-то, где все явственнее вылезал солнечный диск и золотил густым, красным золотом кресты, взмахнул рукой и слабо выкрикнул: – Народу слава! – Петлюра... Петлюра. – Да який Петлюра. Що вы сказились? – Чего на фонтан Петлюра полезет? – Петлюра в Харькове. – Петлюра только что проследовал во дворец на банкет... – Не брешить, никаких банкетов не буде. – Слава народу! – повторял человек, и тотчас прядь светлых волос прыгнула, соскочила ему на лоб. – Тише! Голос светлого человека окреп и был слышен ясно сквозь рокот и хруст ног, сквозь гуденье и прибой, сквозь отдаленные барабаны. – Видели Петлюру? – Как же, господи, только что. – Ах, счастливица. Какой он? Какой? – Усы черные кверху, как у Вильгельма, и в шлеме. Да вот он, вон он, смотрите, смотрите, Марья Федоровна, глядите, глядите – едет... – Що вы провокацию робите! Це начальник Городской пожарной команды. – Сударыня, Петлюра в Бельгии. – Зачем же в Бельгию он поехал? – Улаживать союз с союзниками... – Та ни. Вин сейчас с эскортом поехал в Думу. – Чого?.. – Присяга... – Он будет присягать? – Зачем он? Ему будут присягать. – Ну, я скорей умру (шепот), а не присягну... – Та вам и не надо... Женщин не тронут. – Жидов тронут, это верно... – И офицеров. Всем им кишки повыпустят. – И помещиков. Долой!! – Тише! Светлый человек с какой-то страшной тоской и в то же время решимостью в глазах указал на солнце. – Вы чулы, громадяне, браты и товарищи, – заговорил он, – як козаки пели: «Бо старшины з нами, з нами, як з братами». З нами. З нами воны! – человек ударил себя шапкой в грудь, на которой алел громадной волной бант, – з нами. Бо тии старшины з народу, з ним родились, з ним и умрут. З нами воны мерзли в снегу при облоге Города и вот доблестно узяли его, и прапор червонный уже висит над теми громадами... – Ура! – Який червонный? Що вин каже? Жовто-блакитный. – У большаков тэ ж червонный. – Тише! Слава! – А вин погано размовляе на украинской мови... – Товарищи! Перед вами теперь новая задача – поднять и укрепить новую незалежну Республику, для счастия усих трудящихся элементов – рабочих и хлеборобов, бо тильки воны, полившие своею свежею кровью и потом нашу ридну землю, мають право владеть ею! – Верно! Слава! – Ты слышишь, «товарищами» называет? Чудеса-а... – Ти-ше. – Поэтому, дорогие граждане, присягнем тут в радостный час народной победы, – глаза оратора начали светиться, он все возбужденнее простирал руки к густому небу и все меньше в его речи становилось украинских слов, – и дадим клятву, що мы не зложим оружие, доки червонный прапор – символ свободы – не буде развеваться над всем миром трудящихся. – Ура! Ура! Ура!.. Питер... – Васька, заткнись. Что ты сдурел? – Щур, что вы, тише! – Ей-богу, Михаил Семенович, не могу выдержать – вставай... прокл... Черные онегинские баки скрылись в густом бобровом воротнике, и только видно было, как тревожно сверкнули в сторону восторженного самокатчика, сдавленного в толпе, глаза, до странности похожие на глаза покойного прапорщика Шполянского, погибшего в ночь на четырнадцатое декабря. Рука в желтой перчатке протянулась и сдавила руку Щура... – Ладно. Ладно, не буду, – бормотал Щур, въедаясь глазами в светлого человека. А тот, уже овладев собой и массой в ближайших рядах, вскрикивал: – Хай живут советы рабочих, селянских и казачьих депутатов. Да здравствует... Солнце вдруг угасло, и на Софии и куполах легла тень; лицо Богдана вырезалось четко, лицо человека тоже. Видно было, как прыгал светлый кок над его лбом... – Га-а. Га-а-а, – зашумела толпа... – ...советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. Пролетарии всех стран, соединяйтесь... – Как? Как? Что?! Слава!! В задних рядах несколько мужских и один голос тонкий и звонкий запели «Як умру, то...». – Ур-ра! – победно закричали в другом месте. Вдруг вспыхнул водоворот в третьем. – Тримай його! Тримай! – закричал мужской надтреснутый и злобный и плаксивый голос. – Тримай! Це провокация. Большевик! Москаль! Тримай! Вы слухали, що вин казав... Всплеснули чьи-то руки в воздухе. Оратор кинулся набок, затем исчезли его ноги, живот, потом исчезла и голова, покрываясь шапкой. – Тримай! – кричал в ответ первому второй тонкий тенор. – Це фальшивый оратор. Бери его, хлопцы, берить, громадяне. – Га, га, га. Стой! Кто? Кого поймали? Кого? Та никого!!! Обладатель тонкого голоса рванулся вперед к фонтану, делая такие движения руками, как будто ловил скользкую большую рыбу. Но бестолковый Щур в дубленом полушубке и треухе завертелся перед ним с воплем: «Тримай!» – и вдруг гаркнул: – Стой, братцы, часы срезали! Какой-то женщине отдавили ногу, и она взвыла страшным голосом. – Кого часы? Где? Врешь – не уйдешь! Кто-то сзади обладателя тонкого голоса ухватил за пояс и придержал, в ту минуту большая, холодная ладонь разом и его нос и губы залепила тяжелой оплеухой фунта в полтора весом. – Уп! – крикнул тонкий голос и стал бледный как смерть, и почувствовал, что голова его голая, что на ней нет шапки. В ту же секунду его адски резнула вторая оплеуха, и кто-то взвыл в небесах: |