Книга Бесстыдница, страница 25 – Генри Саттон

— Я?

— Да. Этим сукиным сыном был ты.

— Что? Но почему? О Господи, почему?

Карлотта рассказала ему обо всем, что случилось, и объяснила, насколько сумела, почему поступила именно так, надеясь, что Мередит сумеет ее понять и хоть немного облегчит ее боль, разделив с ней это тяжкое бремя. Мередит сидел как громом пораженный.

— О Боже! — только и выдавил он, когда Карлотта закончила.

— И вот теперь, — продолжила она, таким спокойным тоном, словно речь шла о чем-то совершенно обыденном и привычном, — я и в самом деле счастлива оттого, что Мерри с нами, и я люблю ее и отношусь к ней, как к собственной дочери. Я ее очень люблю, Мередит.

— Да, — медленно произнес он. — Я знаю. Теперь я это понял.

— И я хочу, чтобы ей было лучше.

— Хорошо, — сказал он. — Я согласен.

— Хотя это ужасно, я понимаю.

— Да, — сказал Мередит. — Но как мне объяснить это Мерри? Бедная девочка ужасно расстроится.

— Скажи ей… Скажи, что мы с тобой это обсуждали и я решила, что так будет лучше для тебя.

— Но она тебя возненавидит за это!

— Ничего, это не навсегда. Главное, чтобы она не возненавидела тебя. Для девочки в пубертатном периоде самое главное — сохранить теплые и доверительные отношения с отцом.

— Ты говоришь так, словно изучала этот вопрос по книгам.

— Так и есть.

— Ты — удивительная женщина, — вымученно улыбнулся Мередит. Но на сердце у него скребли кошки, а грудь, казалось, сдавил тугой обруч.

И вдруг Мередит вспомнил, что Карлотта сказала что-то необычное… Что же? Ах, да.

— А что это за «пубертатный период»? — спросил он.

— Это значит, что девочка вступила в пору полового созревания, — ответила Карлотта. — На прошлой неделе у нее были первые месячные.

— Вот как? А ты…

— Да, я ей все объяснила. Мы говорили почти полдня. Она отнеслась к этому очень спокойно, даже по-философски. И расспросила меня во всех подробностях. У нее очень светлая голова.

— Да, — вздохнул Мередит. — Это так. — И еще она меня немного позабавила.

— Как?

— Я рассказала ей, как происходит половой акт. Она внимательно все выслушала, а потом спросила: «А зачем люди вообще занимаются этим?» И я не нашлась, что ответить.

Мередит рассмеялся.

— А зачем, в самом деле, этим занимаются? — переспросил он. Потом предложил: — Пойдем погуляем у озера.

На следующее утро после завтрака Мередит сказал Мерри, что они с Карлоттой посоветовались и решили, что лучше для Мерри будет вернуться в Штаты, в школу.

— Вы с ней вместе решили? — спросила Мерри.

— Да.

— Или только она? — Нет, мы вместе.

— Но ведь это она сказала, что мне лучше вернуться в Штаты?

— Я с ней согласился.

— Значит, это она?

Мередит ненадолго призадумался. Он чувствовал, что поступает очень скверно, валя все на Карлотту. Но он вспомнил слова Карлотты о том, что для дочери самое главное — сохранить с отцом теплые и доверительные отношения. К тому же ведь он говорил правду — именно так все и было на самом деле. Поэтому он ответил:

— Да.

— Так я и думала, — сказала Мерри.

Она не уронила ни слезинки и даже не обиделась, но оставшиеся до отъезда дни казалась задумчивой и отчужденной. Она держалась вежливо и всегда отзывалась, когда к ней обращались, но все же и Мередит и Карлотта видели происшедшую с Мерри перемену. Как будто ей было не тринадцать лет, а значительно больше. Карлотта сказала, что было бы лучше, если б Мерри выплакалась или даже на ком-то сорвалась. Но Мерри держалась спокойно.

А вот Карлотте с трудом удавалось сдерживать слезы. Собственный ее ребенок, ее маленький сын, погиб. Другого ребенка, ее и Мередита, она умертвила сама, пойдя на поводу у собственной гордости. Тогда ей казалось, что она поступила правильно. И вот теперь девочка, которую Карлотта любила как собственную дочь, да и считала собственной дочерью, чувствовала себя отвергнутой. Не скоро Мерри поймет, что Карлотта поступила так только ради нее самой; что только любовь и одна лишь любовь подтолкнула Карлотту к тому, чтобы принять столь трудное решение. Прощаясь с ними в аэропорту, Мерри не поцеловала Карлотту. Возможно, никто больше этого даже и не заметил. Мало ли что может случиться в предотъездной суматохе. Но вот Карлотта поняла, в чем дело, и долго не могла этого забыть. И еще долго с тех пор на глаза ей вдруг ни с того ни с сего наворачивались слезы. Словно вернулось то трагичное время после аварии, в которой погибли ее муж и ребенок. А хуже всего было теперь то, что, кроме Мередита, у нее не осталось ни одного близкого человека. Мередит же после того, как Карлотта рассказала ему то, чего поклялась сама себе никогда ему не рассказывать, казался мрачным и погруженным в свои мысли. Вот и теперь он сидел с самым мрачным видом. Возможно, думала Карлотта, он только кажется ей таким, поскольку ей самой так грустно и одиноко.

— Розенберг! Макартур! Трумэн! Говорю тебе — нам нужно какое-нибудь громкое имя.

— Мы же давали материал об Этель Розенберг.

— Ха! Представляю, как кабскауты [11] станут заниматься онанизмом, любуясь на фото Этель Розенберг.

— Ты перепутал — кабскауты не занимаются онанизмом. Ты имел в виду бойскаутов.

— Ты сам перепутал. Ты и в школе был двоечником.

— Так что — сделаем материальчик про кабскаутов?

— Гениально! Это лучшая мысль с тех пор, как кто-то предложил тиснуть статейку о писательских задницах. Кстати, это был не ты?

— Может, тогда про сифилис напишем?

— Про сифилис у бойскаутов? Правильно! Выведем их на чистую воду.

— Можно про сифилис у герл-скаутов. Это куда заманчивее.

— Нет, это то же самое. От кого, по-твоему, заражаются бойскауты?

— От других бойскаутов.

— Это ты у Дж. Д. Сэлинджера вычитал?

— А кто это такой?

— Брось, не придуривайся: это самый свежак в нашей литературе. Все от него тащатся.

— Все писатели — жуткие зануды. Только и могут, что писать.

— Это все редакторы — жуткие зануды. Только и могут, что вешать лапшу на уши.

— А как насчет этих новых старлеток, которые готовы сниматься нагишом?

— Кого ты имеешь в виду, умник?

— Барбару Стил, например.

— Нет, с кабскаутами у тебя получилось лучше.