Онлайн книга «Театральный роман»
|
– Вы сегодня там были? – спросил я в волнении. – Я был там месяц тому назад. – Так почем же вы знаете, что человек будет мыть автомобиль? – Потому, что он каждый день его моет, сняв колеса. – А когда же Иван Васильевич ездит в нем? – Он никогда в нем и не ездит. – Почему? – А куда же он будет ездить? – Ну, скажем, в театр? – Иван Васильевич в театр приезжает два раза в год на генеральные репетиции, и тогда ему нанимают извозчика Дрыкина. – Вот тебе на! Зачем же извозчик, если есть автомобиль? – А если шофер умрет от разрыва сердца за рулем, а автомобиль возьмет да и въедет в окно, тогда что прикажете делать? – Позвольте, а если лошадь понесет? – Дрыкинская лошадь не понесет. Она только шагом ходит. Напротив же как раз человека с ведром – дверь. Войдите и подымайтесь по деревянной лестнице. Потом еще дверь. Войдите. Там увидите черный бюст Островского. А напротив беленькие колонны и черная-пречерная печка, возле которой сидит на корточках человек в валенках и топит ее. Я рассмеялся. – Вы уверены, что он непременно будет и непременно на корточках? – Непременно, – сухо ответил Бомбардов, ничуть не смеясь. – Любопытно проверить! – Проверьте. Он спросит тревожно: «Вы куда?» А вы ответьте... – Назначено? – Угу. Тогда он вам скажет: «Пальтецо снимите здесь», – и вы попадете в переднюю, и тут выйдет к вам фельдшерица и спросит: «Вы зачем?» И вы ответите... Я кивнул головой. – Иван Васильевич вас спросит первым долгом, кто был ваш отец. Он кто был? – Вице-губернатор. Бомбардов сморщился. – Э... нет, это, пожалуй, не подходит. Нет, нет. Вы скажите так: служил в банке. – Вот уж это мне не нравится. Почему я должен врать с первого же момента? – А потому что это может его испугать, а... Я только моргал глазами. – ...а вам все равно, банк ли, или что другое. Потом он спросит, как вы относитесь к гомеопатии. А вы скажите, что принимали капли от желудка в прошлом году и они вам очень помогли. Тут прогремели звонки, Бомбардов заторопился, ему нужно было идти на репетицию, и дальнейшие наставления он давал сокращенно. – Мишу Панина вы не знаете, родились в Москве, – скороговоркой сообщал Бомбардов, – насчет Фомы скажите, что он вам не понравился. Когда будете насчет пьесы говорить, то не возражайте. Там выстрел в третьем акте, так вы его не читайте... – Как не читать, когда он застрелился?! Звонки повторились. Бомбардов бросился бежать в полутьму, издали донесся его тихий крик: – Выстрела не читайте! И насморка у вас нет! Совершенно ошеломленный загадками Бомбардова, я минута в минуту в полдень был в тупике на Сивцевом Вражке. Во дворе мужчины в тулупе не было, но как раз на том месте, где Бомбардов и говорил, стояла баба в платке. Она спросила: «Вам чего?» – и подозрительно поглядела на меня. Слово «назначено» совершенно ее удовлетворило, и я повернул за угол. Точка в точку в том месте, где было указано, стояла кофейного цвета машина, но на колесах, и человек тряпкой вытирал кузов. Рядом с машиной стояло ведро и какая-то бутыль. Следуя указаниям Бомбардова, я шел безошибочно и попал к бюсту Островского. «Э...» – подумал я, вспомнив Бомбардова: в печке весело пылали березовые дрова, но никого на корточках не было. Но не успел я усмехнуться, как старинная дубовая темнолакированная дверь открылась, и из нее вышел старикашка с кочергой в руках и в заплатанных валенках. Увидев меня, он испугался и заморгал глазами. «Вам что, гражданин?» – спросил он. «Назначено», – ответил я, упиваясь силой магического слова. Старикашка посветлел и махнул кочергой в направлении другой двери. Там горела старинная лампочка под потолком. Я снял пальто, под мышку взял пьесу, стукнул в дверь. Тотчас за дверью послышался звук снимаемой цепи, потом повернулся ключ в дверях, и выглянула женщина в белой косынке и белом халате. «Вам что?» – спросила она. «Назначено», – ответил я. Женщина посторонилась, пропустила меня внутрь и внимательно поглядела на меня. – На дворе холодно? – спросила она. – Нет, хорошая погода, бабье лето, – ответил я. – Насморка у вас нету? – спросила женщина. Я вздрогнул, вспомнив Бомбардова, и сказал: – Нет, нету. – Постучите сюда и входите, – сурово сказала женщина и скрылась. Перед тем как стукнуть в темную, окованную металлическими полосами дверь, я огляделся. Белая печка, громадные шкафы какие-то. Пахло мятой и еще какой-то приятной травой. Стояла полная тишина, и она вдруг прервалась боем хриплым. Било двенадцать раз, и затем тревожно прокуковала кукушка за шкафом. Я стукнул в дверь, потом нажал рукой на громадное тяжкое кольцо, дверь впустила меня в большую светлую комнату. Я волновался, я ничего почти не разглядел, кроме дивана, на котором сидел Иван Васильевич. Он был точно такой же, как на портрете, только немножко свежее и моложе. Черные его, чуть тронутые проседью, усы были прекрасно подкручены. На груди, на золотой цепи, висел лорнет. Иван Васильевич поразил меня очаровательностью своей улыбки. – Очень приятно, – молвил он, чуть картавя, – прошу садиться. И я сел в кресло. – Ваше имя и отчество? – ласково глядя на меня, спросил Иван Васильевич. – Сергей Леонтьевич. – Очень приятно! Ну-с, как изволите поживать, Сергей Пафнутьевич? – И, ласково глядя на меня, Иван Васильевич побарабанил пальцами по столу, на котором лежал огрызок карандаша и стоял стакан с водой, почему-то накрытый бумажкою. – Покорнейше благодарю вас, хорошо. – Простуды не чувствуете? – Нет. Иван Васильевич как-то покряхтел и спросил: – А здоровье вашего батюшки как? – Мой отец умер. – Ужасно, – ответил Иван Васильевич, – а к кому обращались? Кто лечил? – Не могу сказать точно, но, кажется, профессор... профессор Янковский. – Это напрасно, – отозвался Иван Васильевич, – нужно было обратиться к профессору Плетушкову, тогда бы ничего не было. Я выразил на своем лице сожаление, что не обратились к Плетушкову. – А еще лучше... гм... гм... гомеопаты, – продолжал Иван Васильевич, – прямо до ужаса всем помогают. – Тут он кинул беглый взгляд на стакан. – Вы верите в гомеопатию? «Бомбардов – потрясающий человек!» – подумал я и начал что-то неопределенно говорить. |