Книга Визит нестарой дамы, страница 26 – Мария Арбатова

– Он тоже изменился, поверь… очень. – У нее стало такое несчастное лицо, что мне показалось, я сказала страшную бестактность.

– Эти люди – мое прошлое, – снизила я тон, – но сегодня разглядывать их – все равно что откапывать трупы любимых и показывать им свой труп.

– Наверное, приятно, что твой труп будет поцелее, – очень зло отозвалась она.

– Да он такой же… Если мои друзья превратились в то, чего я стыжусь, значит, и я руку приложила. – Я видела, какие хреновые у них были браки, видела, что Ёка звереет от Тихониной рефлексии и медленно уничтожает его за то, что он не может соответствовать представлениям о мужике-добытчике. Видела, что Васька не может выносить ежесекундных подставок Пупсика из-за того, что она замужем за родителями, а он – приживал. И когда Пупсик с Тихоней начали встречаться, это было хоть каким-то просветом в джунглях вранья и несчастности. – Я взяла на себя всю черную работу их перехода по новым бракам, принимала за них решения, отпускала грехи… Там, где надо было подставлять плечо, подставляла за них свою совесть.

– А кто тебе разрешил? Кто тебя в сан облачил?! – заорала она.

– Они!…они были как две мокрые курицы.

– Ага, ты не дала им самостоятельно разобраться, ты поиграла ими, как компьютерными персонажами, а теперь получается, все в дерьме, а ты сверху – вся в белом? Да?

– А чего ты орешь?

– Разве я ору? Они сами, понимаешь, сами должны были разобраться со своими бывшими. Им было бы тяжело, но это физиологичный способ превращения инфантила в человека с желаньями и поступками! А тут пришла добрая тетя, «хотите я за вас ваше дерьмо уберу?». Может, они бы и не поженились, но они бы стали взрослыми, а ты, как их мамочки, сделала все за них. Ты законсервировала их на стадии бегства из брака в брак. На стадии детских пряток.

– В конце концов, все это не твое дело. Финансовый агент должен вести себя поскромнее. Иди лучше поставь чайник.

Она ушла с улыбкой Джоконды. А я сидела перед зеркалом, пытаясь привести в порядок волосы, и злилась, злилась, злилась…

Как можно объяснить лесбиянке всю архитектуру гетеросексуальной женской дружбы? С Ёкой и Пупсиком я ощущала себя старшей и ответственной. Они считали, что я расточительно много посвящаю себя мужикам, потому что не подозревали, что собственный кайф не может быть расточительством. Им с детства запретили получать удовольствие от чего-либо, кроме хороших отметок и вкусной еды. Это делало их несчастными и нелепыми, потому что чувственность – это в принципе способ усваивания и распределения жизненной энергии. Я все время ощущала себя рядом с ними как ребенок из богатой семьи в сиротском приюте, только вместо игрушек, сладостей и красивых платьев тактично подсовывала свой женский опыт, с помощью которого они могли ухватить себе пайку женского счастья, опираясь на мои, а не собственные синяки и шишки.

Вызывая чувственность, как забитую прислугу, они платили ей медяки. Они были организованы внутри, как тряпичные куклы, и для них порадоваться собственному ребенку, собственному телу, солнцу, цветку, прохожему, собаке было как забраться на двадцатый этаж без лифта. Они сначала в песочнице, потом в игре, потом в постели, потом со своими детьми жили, как евреи в полосе оседлости.

Я обманывала Пупсика тем, что держала за равную. А она рассматривала меня как классную даму и всякий свой успех считала моим педагогическим завоеванием. Выйдя замуж за Тихоню и открыв фирму, она почувствовала необходимость избавиться от меня, чтобы поверить в то, что все сделала сама.

История с дележкой денег из шоу резко превращалась в моралите. Как в моем сне сказал Димка: «Кризис середины жизни!» Я представила, что стою на смотровой площадке, вижу центр города, отчетливо темнеют руины любимых площадей и бульваров. Я представила, как хорошо это сделать в смешанной технике: немного сангины, немного пера, немного коллажных наклеек – Бульварное кольцо, вырезающее центр, как формочка печенье из теста, и внутри его дырки и горстки мусора, затянутые паутиной. Так бы и называлось «Кризис середины…».

У меня все в порядке. Среди тех, кого я уважаю, у меня твердый статус профи, среди тех, кого я презираю, у меня завидный статус скандальной бабы, выбившейся из натурщиц, который освобождает их от изучения моих работ и анализа собственной неуспешности. У меня сладкая жизнь человека, который днем не боится голода и рэкета, а ночью – совести и одиночества. У меня куча друзей, появившихся в последние годы, они не помнят меня хулиганкой-одноклассницей и хипповкой в джинсах, исписанных матом. Они смотрят на меня как на достояние отечественной культуры с человеческим лицом. У меня все в порядке… но ощущение, что если бы тогда я поехала с Димкой и билась за кусок хлеба в Америке, то не участвовала бы в деградации близких. Ведь мы все оказались пушечным мясом переходного периода. А Димка что? Он «великий Гэтсби», он там за выживание с чужаками боролся, а не со своими и не с собой. А с другой стороны, если бы «переходного периода не было», его стоило бы выдумать…

У меня все в порядке. Если бы я еще понимала, кто я и чем я занимаюсь…

– Тебя к телефону, – засунулась в дверь белокурая голова Дин.

– Как дела? – заученным тоном наплевательства с любопытством спросила мать.

– Нормально, – вяло ответила я.

– Девочки звонили?

– Нет.

Она прекрасно знала, что они звонят раз в неделю, экономя деньги, и спрашивала, чтоб сконструировать разговор.

– А Валера?

– И Валера не звонил.

– Понятно. Мне кажется, ты поторопилась с этим замужеством.

– Когда кажется, креститься надо.

– А что я такого сказала?

– Ничего.

– Говорят, о тебе статья в какой-то газете…

– Возможно.

На самом деле ей было наплевать.

– Я, наверное, заеду днем, – попробовала она лед.

Я выдержала длиннейшую паузу.

– Я чувствую, ты этого не хочешь?

– Я ничего не сказала. – Мне изо всех сил не хотелось, чтобы она встречалась с Дин. Я не могла объяснить почему, но понимала, что она все разрушит.

– Ты будешь дома?

– Нет. Я ухожу и не буду ночевать.

– Тогда я не приеду.

– Как хочешь.

– Ты не желаешь меня видеть, – завелась она.

– Если тебе нужны деньги или продукты, я завезу, – вежливо отозвалась я.

– Мне нужно общение. – В голосе обида.

– Как ты себе это представляешь? – Я иногда изо всех сил поддерживала бытовую болтовню, проходящую по классу душевной близости, но сейчас, когда не было информации от дочек, я не представляла, из чего эту болтовню можно высосать. Я не понимала, о чем может говорить мать, кроме сериалов, соседок, и, съезжая на меня, демонстрировать чудеса бестактности.