Книга Меня зовут женщина, страница 35 – Мария Арбатова

Молодой голландец по караванной кличке «мальчик-персик» сладко спит при свете, подложив кулачок под розовую щеку. Сережа рассказывает, как трудно кормить троих детей, даже будучи лучшим фотографом Кирова, вот разве немцы чего подбросят или распродажа выставки фотографий в караване принесет солидную сумму. У него ампутирована нога, и он стоически ходит со своей камерой на протезе. «Мальчик-персик» ворочается, но не просыпается даже от Лолиного стука.

– Что случилось? – спрашиваем мы. – Барон приставал?

– Да что вы! Он долго и нудно объяснял про свои доходы, свою долю наследства и свою квартиру в Амстердаме, а потом еще дольше и нуднее делал мне предложение.

– А ты?

– А я ответила, что еще не написала все книжки в России, чтобы ехать в Голландию смотреть телевизор!

День начинается с уличного праздника. Народ собирается на танцплощадке под моросящим дождем и изображает веселье. Половина поет и танцует, половина сидит на эстраде под зонтами. Я сижу вместе с Лолой, Николасом и носатой голландкой по кличке Буратино, четырнадцать лет пытающейся женить на себе барона с помощью совместного погружения в Штайнера.

– Я преподаю в школе, а в свободное время бесплатно работаю в магазине экологически чистой пищи. Это так важно, чтобы люди ели чистые продукты! Это так необходимо для чистоты их духа! Вы меня понимаете? – спрашивает Буратино.

– Понимаю, но в нашей стране сегодня не хватает даже экологически грязных, – отвечаю я.

– Вы, русские, все преувеличиваете, вот я в вашей стране, и нас прекрасно кормят, – наставительно сообщает собеседница. У меня нет сил, чтобы разуть ее глаза. Из иностранцев в караване интересны человек десять, от глупостей и банальностей остальных у меня уже звон в ушах.

– Скажите, а чем, по-вашему, отличаются русские женщины в караване от наших? – ехидно спрашивает Буратино у своей более удачливой соперницы, явно ожидая текста о духовности штайнеристок.

– Первое, что бросается в глаза, – отвечает Лола, подмигивая мне, – это то, что ваши женщины очень плохо одеты, при том что ваша легкая промышленность и жизненный уровень дают вам большие возможности.

– Одежда ничего не значит для нас! Мы сосредоточены на духовности и социальной реализации! – обижается Буратино. – И потом, мы много путешествуем!

– Я тоже в данную минуту нахожусь в путешествии, – отвечает Лола, поводя кружевным плечиком. – Мой внешний вид не мешает мне готовиться к защите докторской диссертации.

Тут появляется Вильфрид. Пока все веселились, он расписывал очередную белую стену. У него ангина, и он отхлебывает какую-то дрянь из красивой баночки. Мы отправляемся в Дом актера за горячим кофе.

– Я с детства любил только книги. Все любили спорт, а я – книги, и поэтому меня всегда дразнили, – говорит Вильфрид.

– У тебя есть самая любимая книга?

– Да. Это – «Назову себя Гантенбайном» Макса Фриша. Почему ты остановилась?

– Мне не хватит моего немецкого, чтобы объяснить тебе это!

– Кажется, я понял по твоим глазам! Невероятно, оказывается, надо дожить до тридцати пяти лет в Москве, чтобы на набережной Ангары встретить человека из Кельна, с которым у вас одна и та же любимая книжка.

В Доме актера начинается пленум: караванцы набились в душный зал и подводят итоги русского вояжа. Я вхожу, когда суровая немка с телом, ни разу не тронутым мужскими руками, рубит воздух комиссарскими жестами и ругает тех, кто по причине глупости и бездуховности не стал штайнеристом за срок путешествия. И тут трогательный толстый американец поправляет очки и говорит, что, когда он платил деньги за караван, штайнеризм не оговаривался как условие путешествия. И еще пару вежливых колкостей о терпимости и правах человека. В ответ на что вскакивает Погачник, ударяет кулаком по столу и истерически кричит по-немецки:

– Каждый! Каждый человек должен стать штайнеристом! И мы этого добьемся!

В ужасе выскакиваю из зала: я-то думала, что с нас хватит большевиков. На улице на ступеньках сидит Вильфрид с обмотанным шарфом горлом.

– Скажи, что будет, если каждый станет антропософом, как того требует Погачник? – спрашиваю я.

– Будет армия, – отвечает Вильфрид.

– Но ведь ты сам антропософ.

– Да, но только в той части, в которой хочу понять свое место в мире, а не в той, в которой пытаюсь навязать это понимание другим.

После остановки у Байкала, который не берусь описывать, потому что Байкал лучше один раз увидеть, Сьюзен затаскивает меня на свой семинар. Я сижу на ящике в баре поезда и вместе с антропософами хором читаю зарифмованную галиматью по-немецки. Это их эвритмистические радости, игры с дыханием и дикцией, раскрепощающие плоть и возвышающие дух. Мои плоть и дух привыкли совершенствоваться другим способом, и я пытаюсь выскользнуть из бара.

– Тебе неинтересно работать в семинаре? – обиженно спрашивает правильная Сьюзен, мать троих детей, воспитательница вальдорфского детского сада, мечтающая остаться в России по причине влюбленности в русского поэта.

– Очень нравится, – ною я. – Но у меня не получится так хорошо, как у вас.

– Получится, получится, мы все тебе поможем. – И компания хором начинает объяснять мне мои ошибки. Слава богу, что в поезде мало места и завывание не оформляется дерганьем руками и ногами по антропософской схеме. Полуживая после этого группового изнасилования, я выползаю в соседний вагон и натыкаюсь на Урса.

– Русские совсем не участвуют в работе воркшопов! Воркшопы – это очень важно! Все должны работать! – скрипучим голосом говорит Урс.

– Зато мы не вербуем вас в православие! – отбиваюсь я.

– Все должны работать! Все должны проводить воркшопы! Я требую русские воркшопы!

И мы начинаем веселиться. Железцов проводит воркшоп «Как мы боролись с коммунистами и победили». Железцов – профессиональный комедиограф. Из наших он пускает на свой семинар только Угарова, который лежит на третьей полке и давится подушкой, потому что то, что рассказывает Железцов, – полный прикол. Но поскольку фричики не прочитали до каравана ни одной книжки о России, они сидят и прилежно конспектируют Сашины байки, полагая, что за уплаченные марки они еще и постигнут русскую историю.

В соседнем купе Леня Бахнов несет точно такую же чушь про русскую литературу, пожирая глазами роскошную чернокожую Сару и боязливо отодвигаясь от пламенного бедра австрийской артистки кукольного театра, объявившей в начале путешествия о том, что русским мужчинам в мире нет равных.

Я тружусь на театральной ниве. Моя задача – заставить непросыхающего московского актера Сашу сыграть мою пьесу прямо в поезде с сексапильной венгерской учительницей Ритой, выдающей себя за актрису. Действие пьесы происходит в купе голландской электрички, и я представляю, как мило будут смотреться венгерка в роли русской проститутки и Саша в роли американского профессора. Однако постановочная часть требует не меньше энергетической отдачи, чем разборки с кировским ОМОНом. Вместе с Сашей в поезде его жена Ксюша, сообщившая где-то около Кирова, что у нее шесть месяцев беременности с угрозой выкидыша. Каждый всплеск этой угрозы сопровождается тем, что Ксюша гоняет по веткам весь вагон. Не решившись отпустить мужа без присмотра в вояж, Ксюша рискует родить в монгольской степи. Мы, хихикая, представляем, как президент каравана Урс будет принимать роды в пустыне Гоби. Это будет настоящая социальная скульптура!