Онлайн книга «Знак Нефертити»
|
— Если я такая плохая, так иди тогда, живи с отцовой Таней… — Мам… А ты не заметила, что у нас с тобой давно все разговоры именно этой фразой заканчиваются? Нет, ну зачем, зачем он! Что, промолчать нельзя или другое что сказать? Ну, к примеру — не нужна мне отцова Таня, ты мне нужна, ты же мне мать… Нет, ничего не понимает, ничегошеньки! — Ладно, мам, пошел я. Иначе мы совсем разругаемся. Поднялся из-за стола, цапнул на ходу гренок, откусил с хрустом. Она оторопело уставилась, произнесла уже немного виновато: — Да погоди, куда ты… Поешь нормально… — Не хочу. Аппетит пропал. — Что, матери уже и сказать ничего нельзя? Перед кем протестуешь-то, перед матерью? — А это не протест, мам. Это бегство. Когда ты такая вот, от тебя лучше убежать, целее будешь. — Убежать? Ты сказал — убежать?! — Ну да. У нас ведь это семейное — бежать друг от друга, правда? — Да с чего ты взял… Если Лерка… Это еще не значит, что… — А я не Лерку имею в виду. Хотя и ее тоже, — оглянулся он уже в дверях кухни. — Нет, постой, Антон! Погоди! Объясни мне, что значит — бежать! По ней вдруг будто мороз прошел. Сидела, напрягшись всем телом, чувствовала, как дрожит страхом внутри. Антон прислонился к дверному косяку, помолчал, глядя на нее, потом заговорил тихо: — Вот ты, мам, вчера сильно расстроилась по случаю бабушкиного приезда… Скажи мне честно — ты ведь всю жизнь от нее убегаешь, да? А ты не задумывалась над тем, что и от тебя иногда убежать хочется? — Антон, да ты что… Разве можно эти вещи сравнивать… Это другое, Антон, ты просто не понимаешь… — Да что тут понимать, мам? Тут ведь не в сравнении дело. — А в чем, в чем? — Да я и сам толком не смогу объяснить, в чем. Правильно Лерка говорит, что вы с бабушкой одинаковые, только у вас полярности разные. Бабушка — минус, а ты — плюс. А суть одна — убежать хочется. В общем, я не смогу объяснить… Как есть, так и говорю. — Да уж, говоришь… Как по сердцу ножом… Спасибо тебе, сынок. — Ну вот… Разве ты услышишь… У тебя же сразу в ответ — обвинение! Как, мол, посмел! — Не знаю, не знаю… По крайней мере, я твоей бабушке никогда бы не посмела вот так, прямо в глаза… — Ну и зря. Может, поняли бы друг друга, перестали бы по кругу бегать. Глядишь, и флаг бы свой опустили. — Флаг? Какой флаг? Это что, Лерка тебя научила — про флаг? Объединились, значит, в борьбе против матери? — Да в какой борьбе, мам… Я же как лучше хотел… Для тебя же… Ладно, прости, если обидел. Я думал… Ладно, пошел я. Прости. Резко развернувшись, он ушел в прихожую. А она осталась сидеть, слепо глядя перед собой в кухонное пространство. Потом будто какая сила смыла ее со стула, бросилась в прихожую, обхватила руками мосластые плечи сына, зарыдала в голос, ткнувшись в его куртку лицом: — Сынок, да что же это… Что же происходит, сынок… Я же… Я же вас с Леркой люблю больше жизни, что же такое со всеми нами происходит, сынок? От куртки Антона пахло дождем, хорошим одеколоном с едва уловимой примесью крепкого юношеского пота, чуть-чуть табаком… Сынок, сынок. Что же и впрямь со всеми нами происходит… И почему именно сейчас? Ни раньше, ни позже… — Ну все, все, мам… Прости меня, дурака. Я тоже тебя очень люблю, мам… — Я обещаю тебе, сынок… Я тебе обещаю… Так и не смогла сказать, что она ему обещает. Развернула за плечи, почти вытолкнула за дверь — иди. Шатаясь от слабости, приплелась на кухню, села за стол, снова зарыдала в голос. Как трудно это принять, и вообще — как трудно все, как больно, и… как страшно! Господи, помоги! Пришли кого-нибудь, Господи, для разъяснения, для вразумления, для маломальской помощи-опоры… Услышь меня, Господи! Подняла голову, глянула куда-то вверх сквозь отчаяние, сквозь ноющую в груди слезную безысходность, словно ожидая вот-вот ответа… И усмехнулась горько. Откуда ты ответа-помощи ждешь, от желтого плафона кухонного светильника, что ли? Нет, матушка, никто не придет и не решит твои проблемы… Никто, никто не придет… Вдруг ожила, затрезвонила телефонная трубка, с вечера оставленная на кухонном столе. И она вздрогнула, даже выдохнуть не успела, глядела на эту трубку, боясь протянуть руку. Отчего-то мелькнуло в голове — это Козлов звонит… Скажет сейчас какую-нибудь гадость, вроде того — немедленно собирайтесь в больницу, хватит дурака валять… Не брать, не брать трубку! Нет ее дома, ушла! Все. Перестала трубка звонить. От напряжения даже слезы высохли, можно вздохнуть свободно. О боже… Снова! Да что ж это такое, непонятно, что ли — дома ее нет! Ну, если это ты, Козлов… Погоди, сейчас я тебе отвечу… Так отвечу, вмиг твои детские ладошки вспотеют! А может, это и не Козлов… С чего она вообще взяла, что это Козлов… Издала горлом почти мужской кхэкающий звук, освобождаясь от слезной накипи. Протянула руку, нажала на кнопку соединения: — Да! Слушаю! — Здравствуйте, Анна… Вы всегда с утра таким ефрейторским голосом отвечаете? Опа… Именно этот голос она меньше всего ожидала услышать. Вернее, вообще не ожидала. Откуда он взялся, да еще с утра? — Доброе утро, Иван. Какими судьбами вы в моем телефоне? — А что, удивил? — Не то слово. — Ну, я так и подумал, что вы должны вроде как удивиться. А на самом деле — ничего особенного. Сейчас позвонил в кафе, и ваша подруга душевно продиктовала мне ваш домашний номер. Хорошая у вас подруга, должен отметить. Правда, немного странная… Домашний номер продиктовала, а сотовый — ни в какую… Еще и допрос устроила, зачем это мне ваш номер понадобился! Пришлось на ходу придумать, что я хочу вам корзину цветов отправить в благодарность за ваше пение. — Да уж… Филимонова, она такая. А что, собственно, вы хотели, Иван? Узнать мой адрес, чтобы курьер корзину цветов доставил? — Нет, зачем… Я и так знаю, где вы живете. — Ну… А тогда чего вы хотите? — То есть зачем звоню? — Ну да… — Если честно, и сам не знаю. Встал с утра, и вдруг потянуло. — В каком смысле — потянуло? Не пугайте меня, Иван… — Да нет, это не то… То есть не в тривиальном смысле… Мне вчера показалось, вам помощь нужна, Анна. Причем срочная. Никак не могу от этого чувства отделаться. — А вы что, Бэтмен? Или, может, святой Николай Угодник? Что-то я внешних признаков вечером не заметила! — Ну да, ну да. Зато я по голосу слышу, что вы только что плакали. И очень сильно плакали. Ведь так? — А это уже мое личное дело, Иван, и вас не касается. Хочу — по утрам смеюсь, хочу — слезы лью. |