Онлайн книга «Литературный призрак»
Однажды Поппи сказала, что все бабники — жертвы. — Жертвы чего? — Своей неспособности общаться с женщинами иначе. Еще она добавила, что бабники либо вообще не знали матери, либо не знали нормальных отношений с матерью. — Ты хочешь сказать, что бабник ищет в каждой женщине, с которой спит, замену своей матери? — раздраженно спросил я. — Нет, — сказала Поппи, не раздражаясь в ответ, а размышляя, — Я не знаю точно, чего вы ищете в нас. Но это как-то связано с потребностью получать от кого-то одобрение. Двери лифта открываются, и вы неожиданно оказываетесь на усыпанной листьями фешенебельной улице, где даже «Макдоналдс» сменил свои кричащие красно-желтые фирменные цвета на черный с золотом, притворяясь книжным магазином. В Хэмпстеде обитают потомственные богачи. Последние представители старой денежной аристократии. На день рождения они водят внучат в Британский музей. Супруги изводят друг друга на самый элегантный манер. Когда я работал рассыльным в цветочном магазине, у меня была любовница отсюда. Ее звали Саманта. Точнее, Антея. А может, Пантея. Ее дом стоял напротив дома ее матери. Так вот, она не только своего пони любила больше меня — это я как раз понимаю, — но она свой старый плетеный стул любила больше, чем меня. Меня, Марко. Это было очень давно. Небо затягивается облаками, грязно-белыми, как откопанная фарфоровая древность. Я невольно вздыхаю — весь мир вот-вот расплачется. Вчера у меня был отличный маленький зонтик, но я где-то его забыл — то ли у Кати, то ли в галерее, то ли еще где. Ну и хрен с ним, я и сам нашел его где-то. Ветер набирает силу, подхватывает листья с земли, и они кружатся, как разноцветные платки в стиральной машине. Улицы с эдвардианскими домами, в которых мне никогда не жить. Когда я подхожу к дому Альфреда, на землю падают первые капли дождя. Дом Альфреда — один из тех домов, которые сошли со страниц старинных книг. Высокий, с угловой башней, которая словно создана для литературных вечеров. Их тут и впрямь устраивали. На них бывали и Дерек Джармен, и Фрэнсис Бэкон, и Джо Ортон [51] до того, как прославился, и множество менее известных философов и некогда знаменитых литераторов. В доме у Альфреда, как в студенческом театре, можно встретить только бывших или будущих знаменитостей. Только людей с прошлым или с будущим. В шестидесятые годы Альфред пытался возглавить общественное движение за гуманизм и дело мира. Затея, обреченная на провал по причине идеализма. Что-то в этом духе продолжается по мелочам до сих пор: кампания «Епископы за ядерное разоружение», этот тип Колин Уилсон [52] . Может, слышали о нем? Значит, понимаете, о чем я. У Альфреда нужно долго ждать, пока откроют. Мысли Роя далеки от бытовых мелочей вроде звонка в дверь, особенно когда он сочиняет. Альфред просто плохо слышит. Я вежливо звоню пять раз, жду, разглядывая травинки, которые прорастают из трещин на стене, и только потом начинаю стучать. В полумраке за стеклом вырисовывается лицо Роя. Завидев меня, он улыбается и поправляет прическу. Потом резко распахивает дверь, чуть не ударив меня по носу. — А! Привет! Входи… э-э-э… У него та же проблема, что у меня: вечно забывает имена. — Входи, Марко, — вспоминает он. — Здравствуй, Рой. Как прошла неделя? У Роя манера говорить как у Энди Уорхола: [53] кажется, слова прилетают к нему в голову из другой галактики, уж никак не ближе, чем с Андромеды. — Господи, Марко… Ты спрашиваешь, как доктор… Надеюсь, ты не врач, нет? Я смеюсь. Рой, несмотря на мои возражения, помогает мне снять пальто и вешает его на один из ананасов — затрудняюсь подобрать другое название, — которыми украшены перила лестницы. — Как твоя «Музыка случая»? Вот это молодежь — играют вместе, вдохновляют друг друга… Мне это по душе. — Две недели назад записали пару вещей. А сейчас снова репетируем в гараже у дяди Глории. — (Где еще нам репетировать — денег на аренду помещения хронически не хватает.) — Новая подружка нашего гитариста играет на колокольчиках. Так что пытаемся немного расширить репертуар. А тебе как сочиняется? — Не очень. Все, что пишу, загадочным образом превращается в «Хорошо темперированный клавир». — И чем же тебе не угодил Бах? — Ничем. Если не считать того, что когда слышу его, то представляю стаю котов, которые одновременно гоняются за своими хвостами. А что ты скажешь об этом? Мой недобрый юный друг по имени Глен прислал. Он протягивает мне почтовую открытку с изображением земного шара и надписью на обороте: «Чтоб ты сгнил в нем. Глен». Рой никогда не смеется сам, только заставляет смеяться других. Сейчас он застенчиво улыбается. — Послушай, у тебя золотые руки. Ты не посмотришь нашу кофеварку? Она на кухне. У меня с ней с самого начала не заладились отношения. Она родом из Германии. Похоже, немцы заложили в нее антиамериканскую программу. Как ты думаешь, может, они до сих пор нам мстят за поражение во Второй мировой? — А что с ней? — Господи, снова ты спрашиваешь, как доктор, точь-в-точь. Доктор Марко! Больная все время переливается через край. Скапутилась чертова машина. Или скопытилась. Когда я впервые оказался у Альфреда и Роя на кухне, она выглядела как после землетрясения. Она и сейчас выглядит не лучше, но я уже обвыкся. Кофеварку нахожу довольно быстро: на нее нахлобучено гнездо из проволочной сетки. — Мы подумали: может, это приведет чертову машину в чувство, — поясняет Рой. — К тому же так ее легче заметить. Эту штуку Фольк соорудил специально для Альфреда еще весной! Фольк — очень красивый юноша-серб с сомнительной визой, который временами живет у Альфреда, когда ему совсем некуда податься, кроме Сербии. Он носит кожаные штаны, и Альфред зовет его «наш сербский волк». Больше мне ничего не известно — вопросов я не задавал. — Мне кажется, дело в том, что вы засыпали чайный лист вместо кофе. — Ты шутишь! Не может быть! Дай-ка взглянуть. Надо же, ты прав… Хорошо, а где же тогда кофе? Марко, ты не знаешь, где кофе? — Неделю назад он был в коробке из-под теннисных мячей. — Нет, оттуда Фольк его уже достал… Погоди… Дай подумать… Рой обводит кухню взглядом Творца, который осознает, что сам заварил кашу и теперь ее волей-неволей придется расхлебывать. |