Книга Ксеноцид, страница 116 – Орсон Скотт Кард

— Валентина, — сказал он, заметив женщину.

— Нам нужно поговорить, — перебила та его.

Мужчина провел ее в дом, представил ее жене, Жаклине: кожа такая черная, что чуть ли не синяя, смеющиеся глаза, великолепная широкая улыбка, столь радостная, что хотелось бы в ней утонуть. Жаклина подала лимонад, холодный будто лед, кувшин сразу же запотел на утренней жаре. Потом она тихонечко вышла.

— Можешь остаться, — предложила ей Валентина. — Это вовсе не личное.

Но та не хотела. У меня много дел, объяснила она и вышла.

— Я давно уже хотел с тобой встретиться, — заявил Ольхадо.

— Я никуда не уезжала.

— Ты была занята.

— Здесь у меня нет никаких занятий.

— Есть. Те же самые, что и у Эндрю.

— Ладно, в конце концов мы встретились. Я интересовалась тобой, Ольхадо. Или ты предпочитаешь свое настоящее имя, Лауро?

— В Милагре тебя зовут так, как называют другие. Когда-то я был Суле, от своего второго имени — Сулейман.

— Соломон мудрец.

— Но когда потерял глаза, стал Ольхадо. И уже на всю оставшуюся жизнь.

— Наблюдаемый.

— Да, слово «Ольхадо» может означать и это. Пассивный оборот от «olhar». Только в моем случае это означает — «мужик с глазами».

— И так тебя зовут.

— Жена обращается ко мне: Лауро, — ответил он. — Дети называют папой.

— А я?

— Мне все равно.

— В таком случае, Суле.

— Уж лучше, Лауро. «Суле» заставляет меня чувствовать так, будто мне снова шесть лет.

— И еще напоминает то время, когда ты видел.

Мужчина рассмеялся.

— Но я и сейчас вижу. Очень хорошо вижу.

— Так утверждает Эндрю. Потому-то я к тебе и пришла. Узнать, а что ты видишь.

— Ты желаешь, чтобы я воспроизвел для тебя какую-нибудь сцену? Нечто, произошедшее в прошлом? В компьютере есть все мои любимые воспоминания. Могу подключиться и показать тебе все, чего только пожелаешь. Например, есть у меня и первый приход Эндрю в этот дом. Имеется и парочка самых шикарных семейных скандалов. Или ты предпочитаешь общественные торжества? Инаугурационные речи всех бургомистров, начиная с того дня, как я получил эти глаза? Люди даже приходят ко мне по своим подобным делам: кто во что был одет, кто чего сказал. Мне частенько даже трудно переубедить их, что глаза мои записывают только изображение, никакого звука. Они же считают, что я — ходячий голографический магнитофон и обязан записывать абсолютно все, ради их развлечения.

— Я не хочу смотреть на то, что ты видал. Мне хочется знать, о чем ты думаешь.

— Ты и вправду желаешь этого?

— Да, желаю.

— Лично я собственных мнений не высказываю. Ни о чем, что тебя интересует. От всех семейных споров держусь подальше. Как всегда.

— И подальше от семейных предприятий. Единственный ребенок Новиньи, не занявшийся наукой.

— Наука дала всем столько счастья, что даже трудно представить, почему же это я ею не занялся.

— Вовсе и не трудно, — возразила Валентина. Она уже убедилась, что подобные ворчуны говорят совершенно откровенно, если их спровоцировать. И тут же она запустила небольшую шпильку:

— Я это представляю так, что у тебя не было достаточно ума, чтобы сравниться с остальными.

— Ты абсолютно права, — согласился Ольхадо. — Ума у меня ровно столько, что хватает только лишь на изготовление кирпичей.

— Правда? — удивилась Валентина. — Но ведь ты кирпичей не делаешь.

— Совсем наоборот. Делаю сотни штук в день. А раз все пробивают дыры в стенах, чтобы построить часовню, то вскоре у меня дела пойдут как по маслу.

— Лауро, — перебила его Валентина. — Ведь ты сам кирпичи не делаешь. Это рабочие твоей фабрики делают кирпичи.

— А я, их начальник, разве не принимаю в этом участия?

— Кирпичи производят кирпичники. А ты производишь кирпичников.

— Совершенно верно. Но в основном произвожу усталых кирпичников.

— Но ведь ты делаешь и другие вещи, — заметила Валентина. — Детей.

— Так, — согласился Ольхадо и впервые за все время их разговора по-настоящему расслабился. — И это тоже. Понятное дело, у меня имеется партнерша.

— Великолепная и очень красивая женщина.

— Я искал совершенства, а нашел кое-что лучшее. — И это не было шутливым примечанием. Ольхадо говорил совершенно серьезно. Ворчливость куда-то исчезла, вместе с ней и напряженное внимание. — У тебя ведь тоже есть дети. Муж.

— Хорошая семья. Возможно, почти такая же хорошая, как и у тебя. В нашей только нет идеальной матери, но дети как-то с этим справляются.

— Из того, что рассказывал о тебе Эндрю, ты самый замечательный человек, когда-либо живший.

— Эндрю любит подольстить. И мог рассказывать такие вещи, потому что меня тут не было.

— Теперь ты здесь, — сказал Ольхадо. — Зачем?

— Так складывается, что миры и расы раменов очутились в поворотной точке. А события пошли тем путем, что их будущее в значительной мере зависит от твоей семьи. У меня нет времени подробно перечислять тебе все… У меня нет времени на то, чтобы понять семейную динамику: почему Грего всего за ночь превратился из чудовища в героя, как у Миро одновременно могут иметься амбиции и самоубийственные склонности, почему Квара готова пожертвовать pequeninos ради десколады…

— Спроси у Эндрю. Он понимает их всех. Мне это никогда не удалось.

— Эндрю сейчас переживает свой собственный маленький ад. Он чувствует себя ответственным за все происходящее. Он хотел, чтобы все было как лучше, но Квимо мертв. Твоя же мать и он соглашаются лишь в одном: что это именно он в какой-то мере виновен в этом. Уход твоей матери сломил его.

— Знаю.

— Я понятия не имею, как его утешить. Или — даже чего более желать в качестве любящей сестры: чтобы Новинья вернулась в его жизнь, либо покинула его навсегда.

Ольхадо пожал плечами. К нему вернулась его брюзгливость.

— Тебя и вправду это не волнует? — спросила Валентина. — Или же ты просто решил не волноваться?

— Возможно, что раньше я именно так решил, но теперь — уже и вправду не волнует.

Хороший собеседник должен знать, когда ему замолкнуть. Валентина ждала.

Только Ольхадо и сам умел ждать. Валентина чуть ли не отказалась от собственного намерения, чуть что-то не сказала. Она даже думала о том, а не согласиться ли с поражением и просто уйти.