Онлайн книга «Фарт»
|
– Вы принесли это гнусное изделие в тюрьму. Что было дальше? – А дальше – как Подкладюк ее увидел, так и пристал как банный лист. Продай да продай. – Подкладюк – это кто? – А вот он, – и Утиный Нос кивнул на Ушастого. – Понятно, – кивнул я, – продолжайте. А сам подумал, ну, бля, и фамилии у этих… – Ну я и продал. – Кому? – Подкладюку. – За сколько? – За сто шестьдесят пять. – Долларов? – Долларов. – А откуда у вас доллары? Вам что – долларами зарплату выдают? Оба прапорщика переглянулись и заулыбались. Дескать, что это – вор в законе, и не знает таких элементарных вещей. Я понимающе кивнул и сказал: – А вы, между прочим, зря улыбаетесь. Мы еще поговорим о нетрудовых доходах и о нарушениях режима. И о долларах ваших неправедных. Посмотрим, как вы тогда улыбаться будете. Они посерьезнели, и я продолжил разбирательство. Повернувшись к Подкладюку, я задумчиво сказал: – Значит, вы купили у… – Мошонкин его фамилия, – злорадно сообщил Подкладюк. – Хорошая русская фамилия, – кивнул я, – значит, вы купили у прапорщика Мошонкина имитатор женских половых органов. – Купил. – А потом продали его заключенным. – Ха! – вмешался Мошонкин, – потом! Не потом, а через пять минут! – Помолчите, – строго сказал я, – и за сколько вы, Подкладюк, продали его зэкам? – Ну… За двести. – Что?! – возмутился Мошонкин, – за двести? А четыреста двадцать не хочешь? Я все точно узнал! Так что не надо ля-ля! – Так за двести или за четыреста двадцать? – спросил я, уставив на Подкладюка проницательный взгляд. Он заерзал, отводя глаза, потом кашлянул и сказал: – Ну… За триста. Триста сразу и сто двадцать потом. – Та-а-ак… Я задумчиво помял подбородок и, откинувшись на спинку койки, оглядел присутствующих. – Значит, если купить вещь за сто шестьдесят пять, а продать за четыреста двадцать… За спиной раздался голос одного из зэков – Гуталина: – Сто пятьдесят пять процентов чистой прибыли! Я удивленно оглянулся и увидел, что Гуталин, прозванный так за цыганскую чернявость, с довольной ухмылкой смотрит на меня. – А ты не удивляйся, Знахарь! – сказал он, – у меня с детства способность к моментальному счету. Папашка, царство ему небесное, все говорил, давай, Толик, учись, вырастешь, артистом станешь, денег будет куча… Ну, я вырос, только артистом совсем другим стал. Денег, конечно, бывает куча, только они почему-то очень быстро кончаются, а в антрактах между выступлениями я на нарах кантуюсь. Зэки заржали, вертухаи тоже хихикнули, а я, сдержанно улыбнувшись шутке товарища по камере, повернулся к Подкладюку и сказал: – Сто пятьдесят пять процентов чистой прибыли – это, знаете ли, не шутка. В странах развитого капитализма люди за восемь процентов начинают друг друга пачками убивать и президентов отстреливать, а тут… Сто пятьдесят пять! Это уже даже и не сверхприбыль, а какая-то фантастика. Ну да ладно. И что же дальше? – А дальше Мошонкин говорит, ты, мол, денег нажил, значит, должен поделиться. – А вы что? – А я, естественно, говорю ему – с какой стати? Я у тебя вещь купил, значит, она моя. За сколько хочу, за столько продаю. Что – не так? – Конечно, не так, – возмутился Мошонкин, – ты мою вещь продал, а со мной до сих пор так еще и не рассчитался. Это что – нормально? – Ах, во-от оно как… – протянул я, – в деле открылись новые, не известные до этого момента нюансы. Интересно… Мазурикам, комфортабельно расположившимся на койках, тоже стало интересно, и Пастух, открыв баночку «Хольстена», на которую все трое вертухаев тут же зыркнули, как таможенник на контейнер с героином, сказал: – Действительно интересно! Это, значит, кидняк получается… Я посмотрел на него, и Пастух, понимающе кивнув, замолчал. А я, укоризненно взглянув на Подкладюка, заметил: – А ведь товарищ зэк прав – это кидняк. Вам, как представителям Закона, такая терминология не по душе, поэтому я скажу на языке нормальных честных людей. – Правильно, скажи им, – подал голос Таран. – И скажу. Получается так: гражданин Подкладюк обманным путем завладел имуществом, принадлежащим гражданину Мошонкину, и продал его. Когда Мошонкин потребовал рассчитаться с ним по чести, Подкладюк заявил, что не желает ничего слышать. Как это называется на языке Закона, граждане урки? Ответом был дружный хор: – Мошенничество. – Совершенно верно, мошенничество, – подтвердил я, – за это и осудить могут. Но Подкладюк наверняка даст взятку судье, а в тюремной администрации ему состряпают характеристику, из которой будет следовать, что он чист яко белый голубь, и Подкладюк выйдет сухим из воды. И спокойно вернется к своим недостойным и грязным занятиям. Что скажете, господа присяжные? В камере раздались возгласы: – И к бабке не ходи! Точняк! Так оно и будет! На кол его! – Вот видите, – обратился я к Подкладюку, – вы хотели разбирательства – вы его получили. А теперь – приговор. Настала тишина. – Значит так. Четыреста двадцать, говорите? Хорошо. Подкладюк, крыса тюремная, завтра, подчеркиваю – завтра приносит Мошонкину восемьсот сорок. Не принесет – пусть пеняет на себя. Знахарь так просто языком не болтает. А насчет разбирательства, то у нас теперь все поставлено на коммерческую основу, так что за мои юридические услуги завтра же сюда, в эту камеру, – штукаря. Тысячу долларов. И не пытайтесь прибедняться. Жопу разорву. Все свободны. Вертухаи, поверженные моей строгостью и наглостью, послушно встали и повернулись к двери, которую расторопно отпер перед ними мой давешний прапор. – А вы, Штирлиц, останьтесь, – сказал я ему, и прапор замер в трудной позе. Когда дверь за выскочившими в коридор подсудимыми закрылась, я сказал ему: – Из этой тысячи триста – твои. Понял? – Понял. – Хорошо. Если кто-то еще хочет суда быстрого и справедливого – добро пожаловать. Понял? – Понял. – Кстати, как твоя фамилия? – Нежуйхлеба. Все, находившиеся в камере, не исключая меня, истерически заржали, а прапорщик Нежуйхлеба быстренько вышел в коридор и запер за собой дверь. |