Книга Перст судьбы, страница 7 – Ребекка Уинтерз

Он пробормотал проклятие, которое заставило ее напрячься.

— Как! Вы не читаете мне мораль? Вы не осуждаете меня за богохульство? — воскликнул он.

— Разве это поможет? — возразила Андреа и тут же пожалела о сказанном.

— Вы отлично знаете, что не поможет! — взорвался Гастингс.

— Зачем же вы пришли на проповедь?

— Пусть думают, что я хорошо себя веду. Только для этого.

Понимая, что она безнадежно проигрывает спор, Андреа сказала:

— Простите, мистер Гастингс, мне нужно собрать свои материалы в часовне.

— Что такое? Испугались настоящего, живого зека?

— Никогда не думала о вас как о зеке.

— Ага! Значит, вы все же думали обо мне. — Глаза его опасно сверкнули.

— Думаю, о вас думает каждый из двенадцати присяжных. Не каждый день бывает, что...

— Невинного сажают в тюрьму? — перебил он.

Андреа не нашлась, что ответить; он продолжает настаивать на своей правоте. Сейчас это потрясло ее больше, чем три месяца назад, в суде.

— Но заседатели тщательно взвесили каждую улику против вас.

— И что, мне сразу стало легче? — Он подошел вплотную, но она не отодвинулась, словно окаменела. — К чему была вся эта комедия?

Снова в душе девушки возникло горькое сожаление о том, что она не нашла себе замену и сама приехала в эту чертову тюрьму.

— Послушайте, мистер Гастингс, когда вас осудили, меня очень мучила совесть. Вы, конечно, не поверите...

— Ну ясно, вы мучились. Целых четыре часа, насколько я помню.

— Вы меня перебили. — Она не смогла закончить фразу, потому что он обхватил руками ее голову, притянул к себе и впился взглядом в глаза. У нее не было никаких ощущений, лишь боль от его пальцев, сжимающих виски. Она видела только его губы рядом со своими собственными. Эта близость отняла у нее всякую способность соображать.

— Скажите мне, пастор, — теперь это слово прозвучало как ругательство, — неужели у вас в душе не было страшных сомнений? Адского раскаяния? Чувства, что вы не сможете жить спокойно? Не было желания рухнуть и не подняться?

Терпя поражение в этой войне нервов, Андреа хотела крикнуть: «Да! Я испытывала раскаяние, и, возможно, гораздо дольше, чем вы могли представить!» Но почему-то язык ее присох к гортани. Может, потому, что его лицо тоже побелело от напряжения.

— Молчите? — Одной рукой он схватил ее за плечо и как следует тряхнул. Она знала: это жест бессознательный, Гастингс только стремится дать выход своему гневу. Но часовой у двери снова насторожился, он даже положил руку на кобуру.

Андреа мгновенно поняла, чем может грозить заключенному такая сцена. Это она довела его до исступления, а часовой может расценить увиденное как нападение. Значит, ей самой и следует выкручиваться.

— Люк, дорогой! — закричала она. — Ты не хотел, чтобы я здесь появлялась, я знаю! Но я должна была приехать!

С этими словами она впилась в его рот поцелуем, обвила шею руками, потом обняла за плечи — все это ради часового. Только бы Гастингс понял и подыграл ей...

Могла бы и не сомневаться. В тот же миг руки его скользнули ей под пиджак, обхватили ее спину, прижали к твердой, мускулистой груди. Ее «ах!» лишь послужило ему сигналом: он впился в ее губы еще крепче.

Боясь выйти из образа, она отдавалась поцелуям страстно, почти до самозабвения: ей было все равно, где она и как сюда попала. Вкус его губ, легкое покалывание щетины наполняли все ее существо каким-то радостным возбуждением. Но, испугавшись вольностей, которые допускал Гастингс, и главное — своей чувственности, Андреа прервала поцелуй и украдкой взглянула на часового. Он убрал руку с кобуры (что было очень кстати) и наблюдал за парочкой с большим интересом.

Ослабев от бурных чувств и слегка успокоившись за его судьбу, Андреа прошептала:

— Можно больше так не прижиматься.

— А мне понравилось, — ответил он с дьявольской усмешкой и снова заглянул ей в глаза. — Еще немножко. Вы должны мне рассказать, ради чего вы разработали хитроумный план посещения тюрьмы. И еще — зачем вы стали этим «живым щитом», неужели вам хотелось выгородить меня?

— Я вам уже объясняла: я приехала вместо старшего священника, — пробормотала Андреа едва слышно. Ей мешали не только противоречия, раздирающие душу, — она все еще ощущала его тело, прижатое к ней, слышала удары его сердца сквозь рубашку хаки, его ладони все еще прижимались к ее спине. — Теперь я понимаю, что не стоило этого делать.

— Мое поведение вас шокирует? — спросил он с кривой улыбочкой. — Я же мужик, хоть и преступник. И женщину давно не видел. А вы себя сами преподнесли, на тарелочке с голубой каемочкой. — Потом продолжал: — Должен признаться, что, едва вдохнув запах ваших духов, почувствовав ваши губы, я не только забыл ваш духовный сан — я представил вас вообще без всяких этих украшений.

— Как вы смеете?!

— Смею. Вы сами бросились ко мне в объятия. — Его усмешка снова стала дьявольской, и не успела Андреа ахнуть, как его рот снова впился в нее. Теперь он целовал медленно, не торопясь, словно стремясь возбуждать ее до тех пор, пока она не лишится всякой воли. Андреа старалась не загораться, оставаться жесткой и отстраненной, но он лишь хмыкал в ответ на ее жалкие попытки.

Хуже всего было то, что ее охватывало желание, горячая волна разливалась по всему телу, чего не случалось раньше никогда, даже с Марком. Андреа боролась со страстью и не могла ее унять, не могла вырваться из плена тесно прижавшегося к ней его тела.

Наконец ей удалось отстраниться, но он снова приник к ее лицу, касался его своей щекой и шептал:

— Значит, меня не стоит спасать? Даже во имя твоего возлюбленного Бога? Ну что ж, скажи часовому, что мы притворяемся. Уж он сделает все для того, чтобы я больше не нападал на беспомощных женщин. Да к тому же пасторов. Этих дурочек, забредающих в мужскую тюрьму.

— Время истекло, Гастингс! — закричал часовой, словно подслушав. — Назад, в камеру!

В последний раз он охватил ее голову ладонями и приподнял, глядя ей прямо в глаза:

— Спасибо за визит. Может, вы не были готовы к такому. Но теперь мне есть о чем мечтать. Ну, в последний раз, на дорожку. — И снова впился в нее губами.

Хриплый стон вырвался из ее горла. Гастингс понимающе улыбнулся.

— Вот, вот. Ты чувствуешь то же самое, что и я. — Он провел большим пальцем по ее губам. — Совершенно то же самое. А теперь — прочь отсюда. Беги домой, спасайся от большого серого волка.

Сверкнув на прощанье разбойничьей улыбкой, Гастингс бегом выскочил из часовни.

Андреа была как выжатый лимон. Не в силах держаться на ногах, она оперлась на спинку стула. Через пару минут, придя в себя, она зашла в часовню, побросала в чемодан свои вещи и пошла вон из тюрьмы.