Книга Ложная слепота, страница 30 – Питер Уоттс

Мишель задумалась на какое-то время:

— Исаак, ну нет причины… я хочу сказать, это же совершенно бессмысленно. У нас не может быть ничего такого, что им нужно.

— Оно хотело, чтобы его оставили в покое, — заметил Шпиндель. — Даже если само не поняло, что сказало.

Некоторое время они парили за переборкой в тишине.

— По крайней мере, радиационная защита выдержала, — в конце концов, подвел итог биолог. — Уже что-то.

Он имел в виду не только «чертика»; наша собственная броня была теперь покрыта слоем того же материала. Это истощило корабельные запасы сырья на две трети, но никто не собирался полагаться на обычную полевую защиту перед лицом сил, с такой легкостью игравшихся с электромагнитным спектром.

— Если они нападут, что мы будем делать? — спросила Мишель.

— Выясним, что сможем. Пока будет поступать информация. Станем отбиваться, пока хватит сил.

— Если хватит. Оглянись, Исаак. Мне плевать, насколько эта штука недоразвита. Просто скажи мне, что мы не безнадежно отстали.

— Отстали — само собой. Насчет безнадежно сомневаюсь.

— Раньше ты пел по-другому.

— Ну и что? Всегда есть способ выиграть.

— Если бы это сказала я, ты бы уже закричал про розовые очки.

— Тогда бы так и было. Но сейчас это говорю я, поэтому перед нами теория игр.

— Опять теория игр? Господи, Исаак…

— Нет, послушай. Ты думаешь об инопланетянах, как если бы это были млекопитающие. Существа, наделенные чувствами. Которые заботятся о потомстве.

— Откуда ты знаешь, что нет?

— Потому что нельзя заботиться о потомстве, когда оно в световых годах от тебя. Каждый сам по себе, а мир огромен, безразличен и опасен, большинство не выживет, понимаешь? Лучшее, что ты можешь сделать, — наплодить миллионы детишек и искать слабое утешение в том, что по слепой случайности хоть кому-нибудь из них повезет. Млекопитающие так не мыслят, Миш. Хочешь земных аналогий — вспомни семена одуванчика. Или селедку.

Слабый вздох.

— Значит, они межзвездные селедки. Только это не значит, что им не под силу нас раздавить.

— Но они-то про нас ничего не знают — заранее, по крайней мере. Семя одуванчика понятия не имеет, с чем ему придется столкнуться, когда оно прорастет. Может, вокруг ничего не будет. Может, полудохлая лебеда, которая тут же зачахнет. А может, ему дадут такого пинка, что оно долетит до Магеллановых облаков. Семя не знает, а универсальной стратегии выживания — такой штуки в природе нет. То, что против одного игрока — козырь, против другого — шестерка. Поэтому приходится тасовать стратегии согласно вероятностям. Это игра краплеными картами, и в целом она дает наилучшим средний выигрыш, но по крайней мере пару раз ты обязательно лоханешься и выберешь неверное решение. Такова цена игры. А это значит — это значит! — что слабые игроки не просто могут выиграть у сильных, они по статистике хотя бы иногда обязательно выиграют.

Мишель фыркнула.

— И это вся твоя теория игр? Камень-ножницы-бумага со статистикой?

Может, Исаак не уловил отсылки, задержался с ответом — как раз настолько, чтобы обратиться к Консенсусу за ссылкой, — а потом заржал, как конь.

— Камень-ножницы-бумага! Точно!

Несколько секунд лингвист переваривала его реакцию:

— Очень мило с твоей стороны, но это сработает, только если противник слепо перебирает варианты, а это вовсе необязательно, если знать заранее, с чем будешь иметь дело. А господи ты боже мой, они столько о нас знают…

Они угрожали Сьюзен. Лично.

— Они не могут знать все, — настаивал Шпиндель. — И принцип действует в любом сценарии, связанном с неполной информацией, не только в предельном случае невежества.

— Но не так хорошо.

— Хоть как-то действует, и в этом наш шанс. Пока карты не сданы, совершенно неважно, насколько хорошо ты играешь в покер, а? Шансы получить хорошую сдачу не меняются.

— Так вот во что мы играем. В покер.

— Скажи спасибо, что не в шахматы. Тогда бы нам точно кранты.

— Эй, из нас двоих мне полагается быть оптимисткой.

— Ты и есть оптимистка. Это у меня юмор висельника прорезался. Мы все вошли в историю на полдороге, мы все играем свои роли как можем и все умрем до конца представления.

— Узнаю моего Исаака. Мастера боев без победителя.

— Победить можно. Победителем окажется тот, кто точней всего угадает, чем дело обернется.

— Значит, ты просто гадаешь.

— Угу. А без информации невозможно толково гадать, а? Мы можем оказаться первыми, кто выяснит, что случится с человечеством. Можно сказать, мы уже вышли в полуфинал, легко.

Мишель долго не отвечала. Когда она, наконец, заговорила, я не смог разобрать слов. Шпиндель тоже.

— Извини?

— Ты тогда сказал «из незаметного в неуязвимого». Помнишь?

— Угу. Выпускной бал «Роршаха».

— Как думаешь — скоро?

— Понятия не имею. Но вряд ли мы прозеваем этот момент. Вот почему мне не кажется, что оно нас атаковало.

Она, должно быть, глянула на него вопросительно.

— Потому что когда оно за нас возьмется, это будет не ласковый шлепок по заднице, — обьяснил он. — Когда эта сволочь очнется, мы заметим.

Краем глаза я уловил за спиной какое-то движение, развернулся в тесном проходе и еле сумел проглотить вскрик: что-то вывернулось из-под взгляда и нырнуло за угол, едва различимое, многорукое, тут же сгинувшее.

Да не было его там. Не могло быть. Померещилось.

— Ты слышала? — спросил Шпиндель, но я сбежал на корму прежде, чем Мишель успела ответить.

* * *

Мы пали так низко, что невооруженный глаз больше не видел диска, едва замечал даже кривизну поверхности. Мы летели на стену, в бескрайний сумрачный простор кипящих грозовых туч, растянувшийся во все стороны до нового, бесконечно далекого горизонта. Бен заполнил половину вселенной.

А мы продолжали падать.

Далеко внизу «чертик» уцепился колючими гекколапыми кранцами за ребристую шкуру «Роршаха» и разбил там лагерь. Он облучал поверхность рентгеном и ультразвуком, простукивал ее пытливыми пальцами и слушал отзвуки, ставил крошечные заряды взрывчатки и отмерял эхо взрывов. Он рассеивал семена, как пыльцу: тысячи крошечных зондов и датчиков, автономных, близоруких, придурковатых и одноразовых. Подавляющее большинство служило умиротворяющими жертвами слепому случаю; лишь один из сотни держался достаточно долго, чтобы передать по телеметрии полезные данные.

Покуда наша передовая разведка вела съемку окрестностей, «Тезей» в падении с небес рисовал масштабные карты. Он расплевывал тысячи собственных одноразовых зондов, рассыпал в небесах и собирал стереоскопическое изображение с тысячи точек зрения одновременно.