Онлайн книга «Сильна как смерть»
— Идите, — сказала она, — я позвоню, если мне что-нибудь понадобится. Они тоже вышли, и она осталась подле Бертена одна. Она снова подошла к его постели и, положив руки на края подушки, по обеим сторонам любимого лица, наклонилась и стала смотреть на него. Потом спросила, так близко приникая к его лицу, что слова ее, казалось, прикасались к нему вместе с ее дыханием: — Вы сами бросились под этот омнибус? Он ответил, опять пытаясь улыбнуться: — Нет, он бросился на меня. — Неправда, это вы. — Нет, уверяю вас, что это он. После нескольких минут молчания, тех минут, когда души как бы сплетаются взглядами, она прошептала: — О мой дорогой, дорогой Оливье! И подумать только, что я дала вам уйти, что не удержала вас! Он убежденно ответил: — Все равно это случилось бы со мною раньше или позже. Они опять обменялись взглядом, стараясь прочитать самые затаенные мысли друг друга. Он заговорил снова: — Я думаю, мне уже не выжить. Я слишком страдаю. Она пролепетала: — Очень страдаете? — О да! Еще ниже склонившись над ним, она прикоснулась к его лбу, потом к глазам, потом к щекам медленными, легкими, бережно-осторожными поцелуями. Она чуть-чуть притрагивалась к нему краями губ, почти беззвучно, как целуют дети. И это длилось долго-долго. Он покорно отдавался этому дождю милых и нежных ласк, которые, казалось, успокаивали и освежали его, потому что его искаженное лицо реже, чем раньше, подергивалось судорогой. Затем он сказал: — Ани! Она перестала целовать его и превратилась в слух. — Что, друг мой? — Вы должны дать мне одно обещание. — Обещаю вам все, что хотите. — Если я не умру до утра, поклянитесь мне привести ко мне. Аннету, один раз, только единственный раз! Мне так не хотелось бы умереть, не повидав ее… Подумайте… что завтра… в это время… я, может быть… я, наверное, закрою глаза навеки… и больше никогда не увижу вас… ни вас… ни ее… Она перебила его; сердце ее разрывалось. — О, замолчите… замолчите… хорошо, обещаю вам привести ее. — Клянетесь? — Клянусь, друг мой… Но молчите, не говорите больше. Вы причиняете мне ужасную боль… молчите… По лицу его пробежала быстрая судорога; он сказал: — Раз нам остается пробыть наедине лишь несколько минут, не станем терять их, воспользуемся ими, чтобы проститься. Я вас так любил… Она вздохнула: — А я… как я все еще люблю вас! Он прибавил: — Я узнал счастье лишь с вами. Только последние дни были тяжелы… Это не ваша вина… Ах, бедная моя Ани, как иногда печальна жизнь… и как тяжело умирать! — Молчите, Оливье. Умоляю вас… Он продолжал, не слушая ее: — Я был бы так счастлив, не будь у вас дочери… — Молчите… Боже мой!.. Молчите… Он, казалось, скорее размышлял вслух, чем говорил с нею. — Ах, тот, кто придумал эту жизнь и создал людей, был или слеп, или очень зол!.. — Оливье, умоляю вас… Если вы меня когда-нибудь любили, замолчите… Не говорите так больше. Он не сводил с нее глаз. Склонившееся над ним лицо было мертвенно-бледно; она сама была похожа на умирающую. И он замолчал. Тогда она села в кресло, у самой постели, и снова взяла его руку, вытянутую поверх простыни. — Теперь я запрещаю вам говорить, — сказала она. — Не шевелитесь больше и думайте обо мне, а я буду думать о вас. Неподвижные, связанные между собою этим жгучим прикосновением, они опять стали смотреть друг на друга. Она держала его лихорадочно горячую руку и поминутно слабо пожимала ее, а он в ответ на этот призыв слегка шевелил пальцами. Каждое это пожатие говорило им о чем-нибудь, вызывало в памяти частичку минувшего прошлого, оживляло померкшие воспоминания об их любви. Каждое это пожатие было затаенным вопросом и каждое было таинственным ответом, но печальны были ответы и печальны вопросы, эти «вы помните ли?» старой любви. В это предсмертное свидание, которое, быть может, было последним, они мысленно повторили, год за годом, всю историю своей любви. И только потрескивание горящих дров слышалось в комнате. Вдруг, испуганно вздрогнув, словно проснувшись, он сказал: — Ваши письма! Она спросила: — Что? Мои письма? — Я мог бы умереть, не уничтожив их. Она воскликнула: — Ах, что мне до этого! Какое это имеет значение! Пусть их найдут, пусть прочтут, мне безразлично! Он возразил: — А я этого не хочу. Встаньте, Ани. Откройте нижний ящик письменного стола, большой ящик, они там все, все. Их надо сжечь. Она не двигалась и сидела, вся съежившись, как будто он предлагал ей сделать какую-то подлость. Он опять заговорил: — Ани, умоляю вас. Если вы этого не сделаете, вы меня измучите, вконец расстроите, доведете до сумасшествия. Подумайте только: они могут попасть бог весть в чьи руки, в руки нотариуса, лакея… или даже вашего мужа… Я этого не хочу… Она встала, все еще колеблясь и повторяя: — Нет, это слишком тяжело, слишком жестоко! Мне кажется, что вы требуете от меня сжечь наши сердца. Он молил ее, и лицо его было искажено тоскою. Видя, как он страдает, она покорилась и подошла к столу. Выдвинув ящик, она увидела, что он набит до краев множеством писем, и на всех конвертах узнала две строки с адресом, который она так часто писала. Эти две строки — имя адресата и название улицы — она знала так же хорошо, как свое собственное имя, как знают те несколько слов, в которых сосредоточены вся надежда и все счастье жизни. Она смотрела на эти маленькие четырехугольники, в них было все, что она сумела сказать о своей любви, все, что она могла оторвать от себя и отдать ему в нескольких каплях чернил, на белой бумаге. Он с усилием повернул голову, чтобы посмотреть на нее, и еще раз сказал: — Сожгите их поскорее. Тогда она взяла две пачки писем и несколько мгновений держала их в руках. Они казались тяжелыми, скорбными, живыми и умершими, — ведь в них было так много различных чувств, мечтаний, таких милых, которым ныне уж конец. В ее руках сейчас была душа ее души, сердце ее сердца, сущность ее любящего существа, и ей вспомнилось, в каком упоений восторга набрасывала она некоторые из этих писем, как ликовала от счастья, что живет, обожает кого-то и говорит ему о своем обожании. |