Онлайн книга «Умышленное обаяние»
|
Я закрываю глаза. – Не люблю! – с тихой злобой шипит она, встречая меня на пороге. Что в ее голове? – Тебе хочется быть собой, – прошу ее я. Мне хочется понять ее, но компромисс – единственный парадокс, который мне известен. Она плачет, я тихо смеюсь. Семь пятниц на неделе! Я вдыхаю запах ее волос, и меня прошибает пот. Я вижу детство – оно вернулось, когда я не ждал. Как оказалось, я не забыл. Я увидел цветущую джиду весной. Земля тянулась вверх небольшими холмами прикрытых строгим матово-зеленым кружевом невысоких тонких деревьев. Замшевые листья, замшевые чашечки желтых цветов и свечки бутонов в футляре из замши. Над серебристыми облаками джиды плыл густой, медвяный аромат скромных туркестанских цветов. – Что это за дерево? – спросил я. – Облепиха? – Джида, – ответил голос матери. – А. Я сорвал цветок и понюхал. У него был тот же пряный, степной запах. Мне казалось, его унес ветер, но он пришел ко мне насовсем. – У джиды желтые плоды. Из ее полосатых косточек дети делают бусы. – Какой у них вкус? – Сладкий, вяжущий. – Всё? – Пошли, – мать смяла желтый солярный знак и бросила на землю. У меня на руке остался ее сок, вяжущий, терпкий, сладкий… Мать ушла, запах джиды исчез вместе с ее ароматом – и вдруг вернулся, когда я не ждал. Сейчас мои руки пахнут туркестанской пылью, волосы чужой женщины пахнут моей памятью… Мне нужно ее беречь. Я увидел в ее квартире принты на рисовой бумаге. – Почему-то захотелось, – смутилась она. – Нашла и заказала. Я сразу узнал Сюй Даонина и удивился – китайцы ей не слишком подходят. Но вдруг понял: незаполненное, не тронутое кистью пространство раскрывает чужую тайну – мою женщину не рассказать, забываешь слова. Я искал чистоту – нашел рыбу в горном потоке. Чешуя ускользает в прозрачной воде. И все же ее красота – нежность и прелесть, китайцы называют такую you mei. Я нашел you mei без труда – сквозь теплый развернутый свиток растекается живой свет утренней, розовой дымки. Я кланяюсь деревом, ловя медвяную рыбу в чистой воде. Вокруг облаком аромат весны Ма Линя, в ее сияющих глазах слезы. Я улыбаюсь – небо ясное, после дождя. Небесные врата обождут! * * * В дверь позвонили. – Не заперто! – Это я. Я услышал голос Кирилла сквозь шум льющейся воды. Вышел из ванной в одних трусах. И, ей-богу, увидел зависть в его глазах! Я усмехнулся, он отвернулся. Вот дурень! – Мы собираемся за город, – не глядя, сказал чей-то паж. – Поедете? – Кто – мы? – Все. И Майра тоже. – Поедем, но без Майры. – Я вытирал голову, он все так же пялился в сторону. – Почему? – Сейчас. – Я бросил в сторону полотенце и взял трубку. – Да? – Мягкий голос согласился прежде, чем я успел что-то сказать. У меня защекотало в животе. Лепота! – Мы собираемся за город. Поедешь? – Кто – мы? – после паузы спросила она. – Я и мои друзья, – но мне хотелось сказать: «Не бойся». Я вышел из комнаты. Кирилл не наш паж, ему ни к чему. – Я… не могу. – Почему? – тупо спросил я. – День рождения у подруги. – Пошли ее к черту! – Не могу, – упрямо сказала она. Я нажал отбой, мой палец застыл на кнопке. Что за подруга, ради которой?.. Или друг? У меня закрутило живот. Сука! У меня снова скорежило живот, давя внутренности бешеной яростью. К черту! Телефон выстрелил в метлахскую плитку, под ним давно уже выбоина! К черту! К черту! К черту! Я посмотрел на себя в зеркало – синяя небритая морда. Урод! – Что-то случилось? – В дверях ванной Кирилл, глаза на телефоне. А если она позвонит? Передумает? – Ничего. – Я подобрал телефон с пола, гудит, ни царапины. Мне повезло? Да или нет?! – Иди, я побреюсь. Сбриваю щетину, она сползает шагреневой кожей вместе с гребанной благоухающей весной. К черту you mei! У меня получше замена – zhuang mei! Ее длинные глаза – прыжок черной азиатской пантеры. Она выжжет гребаную чахлую прелесть бешеным солнцем дикой степи. Черт! Царапина на подбородке, из нее кровь, в ней моя ярость. Ни конца ни края. Сука! Я вышел из ванной, волоча за собой куражную злобу, как гирю. – Зови Майру, – спокойно сказал я Кириллу и засмеялся. – Гульнем! Она так и не позвонила. А я не помер! * * * Я рву воздух, он воняет весной. Из-под колес врассыпную камни, я взлетаю и падаю вместе с землей. Она то ближе, то отлетает назад, стреляя камнями. – Мимо! – ору я. – Мимо! «Kawasaki» орет вместе со мной, убивая колесами сочную зелень. Впереди небо, позади небо, надо мной небо, внизу трава. Ррраз по цыплячьему пуху одуванчиков – яйца всмятку! Ррраз по красно-зеленым стручкам диких тюльпанов – брызги крови! Ррраз по распятой крестовине клевера – карта убита! Ррраз по синим глазам цикория – фальш-кофе готов! – Нате! Надо мной скалит клыки громадный дракон, скрюченный сизым облаком. В его пасти не зубы – свечи, они горят желтым солнцем. Нестерпимо! Плевать! Я смеюсь ему в морду. Сам скалю зубы. Ну?! Кто кого?! – Сдохни! – ору. Камень-надолб бьет катапультой, «Kawasaki» взлетает, вращаясь в смертельном сальто. Ррраз – солнце справа! Ррраз – солнце сверху! Ррраз – солнце слева! Все! Я открываю глаза, надо мной хвост дракона скорым поездом из облаков. В нем чье-то лицо. Не помню. Не вижу глаз. – Дракон жрет глаза! – закатываюсь я от смеха. Корчусь, катаюсь от смеха на сочной зеленой траве. Подо мной брызги крови – тюльпаны всмятку! Я лежу, мертвый дракон обернулся на западе белым тигром. Мне щиплет глаза, я молчу. Трава говорит за меня. – Приди, приди, приди! Но никто не идет. Я один, дракон сдох. А я не помер! * * * – Что с тобой? – Противоестественно длинные глаза бегут по моему лицу черной пантерой. – Упал! – смеюсь я. На ее лбу вязаная повязка с височными кольцами, на повязке шаманический узор карагалинской ведьмы. У меня кружится голова, узоры складываются в зверей, птиц, людей. Над ними небо, под ними земля. Я беру ее за руку рывком к себе. Она падает на меня, я шепчу: – Возьми в рот. – А как же?.. – она оглядывается назад. – Да бог с ними! – смеюсь я. Ее противоестественно длинные глаза бегут по моему лицу, черная пантера скалит клыки. От ее рта – жар и морок знойной степи. Мои губы обожжены. Все вокруг в красном тумане – солнце кровоточит горячей кровью. В ее глазах брызги крови – тюльпаны всмятку! Мы смеемся, как два жадных зверя, от нас несет пылью и суховеем дикой, безбрежной, сожженной степи. Мы дымимся обугленной степью, она выжжена нами до капли. |