Книга Катилинарии. Пеплум. Топливо, страница 16 – Амели Нотомб

– В одном я уверен: ты не будешь такой, как она.

Жюльетта рассмеялась и заголосила:

– Суп! Суп!

Я проснулся среди ночи с мыслью, которую до сих пор не решался сформулировать: месье Бернарден был мифологическим занудой.

Что он зануда, мы, конечно, давно уже знали. Но этого недостаточно: многих людей можно считать таковыми. Сосед же наш представлял собой архетип в чистом виде.

Я мысленно перебрал героев всех известных мне мифологий, от древних до нынешних. Выбор персонажей был широк. Нашлись все, кроме одного – архетипического зануды. Были нахалы, несносные болтуны, надоедливые волокиты, дамы, скучные во всех отношениях, и дети – оторви да брось. Но не было среди них никого похожего на нашего мучителя.

Мне выпало встретить человека, у которого, кроме как докучать ближнему, не было и намека на какое-либо занятие, а тем паче смысла жизни. Врач? Я никогда не видел, чтобы он кого-нибудь лечил. Пощупать лоб Жюльетты или не дать Бернадетте вылакать шоколадный соус – какая это медицина?

В самом деле, месье Бернарден жил на земле только для того, чтобы докучать. Доказательство тому – в нем не было ни грана радости жизни. Я долго наблюдал за ним: все ему претило. Он не любил ни есть, ни пить, ни гулять на лоне природы, ни говорить, ни слушать, ни читать, ни смотреть на красивые вещи – ничего. Хуже всего, что даже докучал он без радости: делал это на совесть, ибо в том было его предназначение, но никакого удовольствия не получал. Судя по его виду, он докучал, находя это большой докукой.

Будь он хотя бы подобен тем старым ведьмам, которые с извращенным наслаждением изводят окружающих! Мысль о том, что он счастлив, утешала бы меня.

Он, однако, отравлял себе жизнь, отравляя жизнь мне. Сущий кошмар. Хуже того: самые кошмарные сны кончаются, а моей беде конца не было видно.

Увы, да: заглядывая в будущее, я не видел никакой надежды на то, что ситуация изменится. На горизонте не маячило ничего похожего на развязку.

Не будь этот дом Домом с большой буквы, мы могли бы уехать. Но мы слишком любили нашу поляну. Если бы Моисей успел пожить в Земле обетованной, его бы не выжил оттуда никакой Бернарден.

Другим возможным исходом был естественный конец всякой человеческой жизни: смерть. Кончина нашего соседа – это было бы идеально. Увы, несмотря на свои семьдесят лет и нездоровую полноту, умирать он явно не собирался. К тому же у врачей, я слышал, продолжительность жизни выше средней.

Оставалась последняя возможность, та, о которой постоянно твердила Жюльетта: не впускать его в дом. Наверное, так мне и следовало поступить. Это было бы разумно и законно. И не будь я жалким малодушным учителишкой, нашел бы в себе силы. Увы, мы не выбираем, какими нам быть. Я трусоват не по собственному выбору, таким уж уродился.

Не без иронии я пришел к мысли, что это рок. Когда четыре десятка лет преподаешь латынь и греческий, поневоле будешь на «ты» с мифологией. А значит, была если не справедливость, то, по крайней мере, логика в этой злой шутке судьбы: кому, как не мне, филологу, встретить вживую нового архетипического персонажа?

Это как если бы я был специалистом по болезням печени и под конец жизни сам заболел циррозом: хворь, можно сказать, не ошиблась бы адресом.

Я улыбался, ворочаясь в постели, ибо постиг прискорбную и смешную истину: искать во всем смысл – утешение слабых.

Разумеется, полчища философов додумались до этого раньше меня. Но кому помогала чужая мудрость? Перед лицом стихийного бедствия – будь то война, хула, любовь, болезнь, сосед – человек всегда один-одинешенек, новорожденный и круглый сирота.

– А что, если нам купить телевизор?

Жюльетта чуть не опрокинула кофейник.

– Ты с ума сошел!

– Не для нас. Для него. Пусть тогда приходит, будем усаживать его перед телевизором и жить спокойно.

– Спокойно – под этот адский гомон?

– Не преувеличивай. Это вульгарно, но терпимо.

– Нет, это плохая идея. Одно из двух: или месье Бернарден не любит телевидения и будет дуться еще сильней, чем раньше, но все равно не уйдет. Или он любит телевидение, и тогда будет просиживать у нас не два, а четыре, пять, семь часов каждый день.

– Жуть. Об этом я как-то не подумал. А что, если подарить телевизор им?

Жюльетта рассмеялась.

И тут зазвонил телефон. Мы посмотрели друг на друга с ужасом. Почти два месяца мы жили в Доме, и нам еще ни разу никто не звонил.

– Ты думаешь, это… – пролепетала Жюльетта дрожащим голосом.

Я рявкнул вне себя:

– Конечно, это он! Кто же еще? С четырех до шести ему уже мало! Теперь он начинает с завтрака!

– Эмиль, пожалуйста, не подходи, – проговорила моя жена умоляющим голосом.

Она была бледна как полотно.

Клянусь, я не хотел снимать трубку. Но история повторилась, то же самое произошло, когда он стучал в дверь: это было сильнее меня. Мне стало худо, я не мог вздохнуть. А звонок все не смолкал! Теперь уже не оставалось сомнений, кто звонит.

Еле живой от стыда и на грани нервного срыва, я кинулся к аппарату и снял трубку, оглянувшись на Жюльетту, которая закрыла лицо руками.

Каково же было мое изумление, когда вместо ожидаемого бурчанья я услышал в трубке самый прелестный и юный из женских голосов:

– Месье Азель, я вас не разбудила?

В тот же миг я вздохнул полной грудью.

– Клер!

Моя жена тоже просияла, удивившись и обрадовавшись не меньше меня. Клер была моей лучшей ученицей за все сорок лет. Она закончила лицей в прошлом году. Мы считали ее почти родной.

Малышка Клер объяснила мне, что получила водительские права. Она недавно купила машину, подержанную, но в хорошем состоянии, и теперь мечтала приехать на ней навестить нас.

– Ну конечно, Клер! Для нас нет большей радости!

Я объяснил ей, как до нас добраться, и она сказала, что приедет послезавтра часа в три. Я с радостью предвкушал встречу, как вдруг вспомнил о месье Бернардене.

Увы, девушка уже прощалась со мной. Я не успел предложить другой час: быстрая, как ласточка, она повесила трубку.

– Она приедет послезавтра, – нерешительно сообщил я жене.

– В субботу! Вот радость-то! Я так боялась, что больше ее не увижу!

Жюльетта была счастлива. Мне пришлось собраться с духом, чтобы добавить:

– Она приедет в три часа. Я хотел предложить другое время, но…

– А.

Радости поубавилось. Однако моя жена не подала виду и даже рассмеялась:

– Кто знает? Может быть, это будет забавная встреча.

Боюсь, она сама не верила в то, что говорила.