Онлайн книга «Катилинарии. Пеплум. Топливо»
|
– Вы так любите свое время, что не хотите пропустить ни дня? – Дело не в этом. Это все мой гибискус, он и дня не протянет без полива. – Вы самое нелепое существо из всех, кого я встречал. – Потому что дорожу своим гибискусом? – Я рассказываю ей о Помпеях, пересекаю вместе с ней две с половиной тысячи лет, толкую о самых значительных научных законах в Истории, а она думает лишь о том, как полить свой гибискус. – У каждого свои ценности, сударь. – Как же несправедливо, что мысль об извержении пришла именно в вашу голову. – Я того же мнения. Однако в моей голове она наделает меньше бед, чем в вашей. Могу я вас попросить перенести меня прямо домой? Не хочу просыпаться в больнице. – Она еще и требования выставляет! – Это в ваших же интересах: если я проснусь в больнице, то буду думать, что наша встреча – всего лишь сон под наркозом. А если проснусь у себя, буду знать, что все правда. – Так и быть. * * * Аппарат для перемещений во времени по форме напоминал капсулу. Цельсий уже собирался закрыть стеклянную дверь, как вдруг спросил: – Вы ничего не хотите сказать мне? – Прощайте. – Конечно, мы не понравились друг другу, но мы пережили вместе волнующие минуты. Я ни перед кем еще так не изливал душу. Вы единственная, кто знает меня. – Потрясающе. – Вместо того чтобы смеяться, не хотите ли вы сказать мне что-нибудь существенное? – Что-нибудь существенное? С чего бы мне говорить вам что-то существенное? – Все-таки не каждый день случается то, что с нами произошло. Это должно вызвать у вас какие-то чувства, вдохновить на какую-нибудь фразу. – Бог мой, нет, ни на что меня это не вдохновляет. – Вы меня не обманете. Писатели обожают последние фразы. – Понятно. Вам нужны исторические слова, послание предков потомкам? – Ну да, к примеру. – Сейчас… Придумала. – Слушаю вас. – Фи. – Как, простите? – Фи, сударь. – А что это значит? – Такого слова нет больше? – Я никогда его слышал. – Что ж, когда пойдете в Главное Хранилище искать мое наследие, воспользуйтесь случаем и загляните в какой-нибудь старый словарь. Это станет для вас последним сюрпризом. – Как пишется это странное слово? – Эф – И. Фи. – Всего две буквы? И это все, что вы можете сказать? – Будьте спокойны, когда вы узнаете его значение и этимологию, то увидите, что я вас не обидела. – Но что оно собой представляет? Наречие, императив? – Обыкновенное междометие. – Опять ваши архаизмы! – Да я сама по себе архаизм. Пожалуйста, отправьте меня в мою архаическую эпоху. Жду не дождусь, чтобы вы пошли посмотреть словарь. – Что ж, прощайте. Привет вашему гибискусу. – Прощайте, Цельсий. * * * Я проснулась у себя дома. Полив гибискус, спустилась на первый этаж за почтой. На письмах стояла вчерашняя дата – 8 мая 1995 года. Цельсий сдержал слово. Мне повстречался сосед, который как-то странно на меня поглядел, и я заметила, что все еще одета в пеплум. Точно актриса, сбежавшая со съемок фильма Сесила де Милля [23] . Я поднялась в квартиру. Сняла пеплум: на животе виднелся шов после операции. 9 мая был вторник. Цельсий оказался прав: я не могла не написать о нем книгу. Это оказалось нелегко, пришлось восстанавливать нашу долгую беседу по памяти. Места, где встречались научные подробности, я описала приблизительно. Несколько дней спустя я получила письмо от своего итальянского издателя, чей офис находился в Неаполе. Я подумала, что оттуда совсем недалеко до Помпей. Хорошо бы ему пригласить меня в гости. Мне ужасно хочется съездить на Юг – настоящий, большой Юг. Закончив рукопись, я отнесла ее в редакцию. И уточнила, что история подлинная. Никто мне так и не поверил. Топливо
Моему отцу Действие первое
Сцена представляет собой комнату; всю заднюю стену занимают стеллажи, переполненные книгами. Остальная обстановка поражает своим убожеством: ни столов, ни секретера, ни кресел, только несколько деревянных стульев и справа, в углу, большая чугунная печка. М у ж ч и н а лет пятидесяти сидит на одном из стульев и что-то пишет, положив стопку бумаги на колени. На нем свитер с высоким воротом. Входит мужчина лет тридцати – Д а н и е л ь; он в теплом пальто, которое, войдя, не снимает. Даниель. Уже работаете, профессор? Профессор (не поднимая головы). Да уж целый час. Даниель берет стул, переносит его поближе к печке. Садится. Даниель. До войны вы не имели обыкновения так рано подниматься. Профессор. От холода не мог уснуть. Чуть не рехнулся, ворочаясь в постели; в конце концов плюнул и встал. Странное дело, почему-то сидя мерзнешь куда меньше. Даниель. Потому что вы работаете: это отвлекает от мыслей о температуре воздуха. Профессор. Я думаю, еще и поза играет роль: когда лежишь, труднее сопротивляться холоду. Так, во всяком случае, кажется. Даниель. А над чем вы работаете? Профессор. Вы будете смеяться, Даниель: я пишу – как же это назвать? Лекцию? Доклад? Просто мысли? – о последней главе «Бала в обсерватории». Даниель. Блатека? Профессор. Вы знаете еще один «Бал в обсерватории», написанный кем-то другим? Даниель. Поймите меня, профессор: я вас знаю много лет и никогда не слышал от вас ни одного доброго слова о Блатеке. Профессор. Вы меня знаете много лет, но давно ли вы живете со мной под одной крышей? Даниель. С тех пор, как варвары разбомбили мой квартал. Два месяца уже. Профессор. За эти два месяца, Даниель, у вас была возможность понаблюдать за мной в обыденной жизни. Вы хоть раз видели, чтобы я читал Фатернисса? |