Онлайн книга «Антихриста»
|
Собственно говоря, такие, как Сабина и я, сами виноваты в своих бедах: им бы надо искать себе подобных и притираться друг к другу, но их запросы превосходят их возможности, они тянутся к таким, как Христа, компанейским, блестящим, развязным. А потом удивляются, почему такая дружба оборачивается катастрофой, как будто можно ожидать чего-нибудь хорошего от дружбы тигра с мышкой или акулы с сардинкой. Исходя из этой логики я и решила найти объект привязанности по своей мерке. Подошла мышка к сардинке и сказала: — Привет, Сабина. У тебя нет конспектов последних лекций? Я что-то пропустила. Рыбешка в панике затрепетала, глаза полезли из орбит. Я подумала, что она меня не расслышала, и повторила вопрос. Она лихорадочно затрясла головой: нет-нет-нет! Но я не отставала: — Ты же была на лекциях, я тебя видела! Глаза Сабины налились слезами. Я ее увидела? Потрясение было слишком сильно. Наверно, я не с того начала и надо подойти с другой стороны: — Ну и зануда этот Вильмот, правда? Вильмот был одним из лучших наших преподавателей, и мне он очень нравился, но надо ж было как-то завязать беседу! Сабина страдальчески закрыла глаза и схватилась за сердце: у нее научалась тахикардия! Может, потому с ней никто и не разговаривал — чтобы не доводить человека до обморока? Но у меня и тут не хватило ума отстать: — Тебе нехорошо? Ты больна? Хватая жабрами воздух и собрав все свои силенки, сардинка простонала: — Что тебе надо? Оставь меня в покое! Слабенький, дрожащий голосок двенадцатилетней девочки. Но возмущенный взгляд предупреждал меня, что, если я не откажусь от своих агрессивных намерений, рыбешка пустит в ход крайние средства: забьет хвостом, поднимет муть со дна, и гнев ее будет страшен. Я отошла в полном недоумении. Должно быть, недаром мелкие зверушки не дружат между собой. Я ошиблась, предполагая, что Сабина — мой двойник: умолять-то она умоляла, но не о том, чтоб к ней подошли, а чтоб не трогали. Любые контакты были для нее пыткой. «С чего такую недотрогу понесло на социологию, — подумала я. — Шла бы лучше в монахини». И тут увидела, что за мной иронически наблюдает Христа. Она засекла мое изменническое поползновение. Не выйдет, без меня не обойдешься, говорили ее глаза. В декабре началась сессия. Христа провозгласила новый лозунг: «Хватит валять дурака! За работу!» Хотя, по-моему, я и так дурака не валяла. Христа выпендривалась как могла. Салоном Вердюренов [4] служили лекции по истории философии: она сидела с вдохновенным видом, показывая, как тонко разбирается в Канте, не то что мы. И врала без зазрения совести: — Философия — моя стихия! Я долго принимала это за чистую монету. Она ведь знала немецкий, а потому сам Бог велел ей ориентироваться в мире Шопенгауэра и Гегеля. Наверное, Ницше читала в подлиннике. Я, правда, никогда сама не видела, но это ничего не значит. Когда Христа произносила какой-нибудь философский термин по-немецки, у меня мурашки бежали по коже: это было так внушительно! В определенном смысле сессия была счастливым временем: Христа не запускала свою музыку, мы занимались в тишине, поделив пополам мой стол. Поднимая голову от конспектов, я видела ее сосредоточенное лицо и проникалась к ней еще большим уважением. Мое прилежание было не в пример меньше. Наступил день письменного экзамена по философии, длился он четыре часа. Выйдя из аудитории, Христа воскликнула: — Красотища! Остальные экзамены были устные. Христа сдала их намного лучше меня. Неудивительно: она умела гладко говорить, умела подать себя. На устных преподаватель объявлял оценку сразу, а результатов письменного по философии надо было ждать две недели. Наконец их вывесили, и Христа послала меня на факультет, узнать, кто что получил; причем не только мы с ней, а вся группа, то есть двадцать четыре человека. Это было довольно нудно, но отказаться я не посмела. Всю дорогу я фыркала про себя: «Обязательно ей надо убедиться, что она лучше всех! До чего противно!» В списке я первым делом нашла себя: Дрот — 18 из 20. Ого! Куда лучше, чем я ожидала. Потом отыскала Христу: Билдунг — 14 из 20. Я так прыснула, представив, как у нее вытянется физиономия. Переписав, как обещала, все 24 фамилии, я выяснила, что 18 из 20 — самая высок оценка и что получила ее одна я. Такого не могло быть! Это, наверное, ошибка. Ну конечно ошибка! Я побежала в канцелярию, и мне сказали, что профессор Виллемс у себя в кабинете. Я пошла туда. Завидев меня, профессор раздраженно проворчал: — Вы, наверное, хотите опротестовать оценку? — Да. — Как ваша фамилия? — Дрот. Виллемс сверился со списком. — У вас, однако, большие претензии. Вам мало восемнадцати из двадцати? — Наоборот. Мне кажется, что вы по ошибке поставили мне такую высокую оценку. — И вы явились ко мне из-за этого? Невероятная глупость! — Дело в том, что… мне кажется, вы перепутали две оценки: мою и мадемуазель Билдунг. — Понятно. Вы, надо полагать, помешаны на справедливости, — профессор вздохнул. Он придвинул к себе кипу тетрадей и нашел работы студентки Дрот и студентки Билдунг. — Никакой ошибки нет, — сказал он. — Когда мне пересказывают лекцию слово в слово, я ставлю 14, а когда излагают собственные мысли — 18. А теперь ступайте, или я действительно поменяю оценки. Я выскочила, не чуя под собой ног от счастья. Но веселье было недолгим. Как сказать про это Христе? В конечном счете решающего значения эта оценка не имела: учитывался средний балл. Но я понимала, что для Христы это не аргумент. Ведь речь шла философии, «ее стихии»! Когда я пришла домой, Христа спросила с самым беспечным видом: — Ну что? Вместо ответа я протянула ей листок, некоторый выписала отметки всей группы. Она схватила его, пробежала глазами и изменилась в лице. Не знаю почему, мне вдруг стало неловко. Огорчение Христы внушило мне не радость, а жалость. Я уже открыла рот, чтобы сказать ей что-нибудь утешительное, но не успела. — Это только доказывает, — произнесла она, — что все эти оценки сплошная чушь. Все знают, что я по философии первая, а у тебя знания поверхностные. Это уж было слишком. Какова наглость?! В тот же миг в голове у меня созрел коварный план, который я немедленно стала приводить в исполнение. — Скорее всего, это ошибка, — смиренным голосом предположила я. — Виллемс, наверно, перепутал наши оценки. |