Книга Токийская невеста, страница 10 – Амели Нотомб

Не решаясь сказать, что это несъедобно, я заговорила о своей страсти к суши. Он покривился.

— Ты их не любишь? — спросила я.

— Люблю, — вежливо ответил он.

— Их трудно готовить.

— Да.

— Можно купить готовые.

— Тебе правда хочется?

— Зачем ты сказал, что любишь, если на самом деле не любишь?

— Люблю. Но когда я это ем, мне кажется, что я сижу за семейным обедом вместе с дедушкой и бабушкой.

Серьезный аргумент.

— К тому же они без конца твердят, что это очень полезно. Надоело, — добавил он.

— Понимаю. И сразу хочется чего-нибудь вредного, вроде карбонары.

— Это вредно?

— В твоем исполнении — наверняка.

— Потому и вкусно.

Теперь стало еще труднее уговорить его приготовить что-то другое.

— А может, опять сделать фондю? — предложил он.

— Нет.

— Тебе не понравилось?

— Понравилось, но это совершенно особое воспоминание. Попытка повторить может вызвать разочарование.

Уф! Нашла вежливую отмазку.

— A окономияки, которые мы ели у твоих друзей?

— Да, без проблем.

Спасена! Это стало нашим главным блюдом. Холодильник был постоянно забит креветками, яйцами, капустой и имбирем. На столе всегда стоял пакет соуса.

— Где ты покупаешь этот дивный соус? — спросила я.

— У меня есть запас. Родители привезли из Хиросимы.

— Значит, когда он кончится, придется туда поехать.

— Я ни разу в жизни там не был.

— Отлично. Ты ничего не видел в Хиросиме.

— Почему ты так говоришь?

Я объяснила, что пародирую классику французского кино. [15]

— Я не видел этого фильма.

— Ты можешь прочесть книжку.

— В чем там сюжет?

— Лучше я не буду тебе ничего рассказывать, прочти сам.

###

Когда мы бывали вместе, мы безвылазно сидели дома. Срок возвращения Кристины стремительно приближался. Мы с ужасом думали о том, что придется покинуть эту квартиру, сыгравшую такую роль в нашей истории.

— Давай забаррикадируемся и не пустим ее, — предложила я.

— Ты сможешь? — спросил он с испугом.

Мне понравилось, что он считает меня способной на такие дурные поступки.

Мы проводили бездну времени в ванной. Ванна напоминала чрево огромного кита, пускающего фонтаны внутрь.

Ринри из почтения к традициям, прежде чем влезть в ванну, тщательно мылся под краном: нельзя же загрязнить воду многоуважаемой ванны. Мне трудно было смириться с обычаем, казавшимся мне столь нелепым: все равно что класть в посудомоечную машину чистые тарелки.

Я изложила ему свою точку зрения.

— Наверно, ты права, — сказал он, — но я не могу ничего с собой поделать. Осквернить ванну выше моих сил.

— А кощунствовать по поводу японской кухни ты можешь преспокойно.

— Да, могу преспокойно.

Я его понимала. Бастионы консерватизма у каждого свои, это непостижимо на уровне рассудка.

Иногда мне чудилось, что ванна-кит шевелится и увлекает нас в морскую пучину.

— Ты знаешь историю про Иону?

— Не надо о китах. Мы поссоримся.

— Только не говори, что ты из тех японцев, которые их едят.

— Понимаю, это нехорошо. Но я же не виноват, что они такие вкусные.

— Я пробовала, это гадость!

— Вот видишь! А если б тебе понравилось, тебя не возмущало бы, что мы их едим.

— Но ведь киты — исчезающий вид!

— Знаю. Мы поступаем плохо. Ну что ты от меня хочешь? Стоит мне только подумать о китовом мясе, как у меня слюнки текут. Это не в моей власти.

Он был нетипичным японцем. Например, он много путешествовал, но в одиночестве и без фотоаппарата.

— Я никому этого не говорю. Если бы родители узнали, что я езжу один, они бы забеспокоились.

— Им кажется, что это опасно?

— Нет, они решили бы, что у меня не все в порядке с головой. У нас путешествовать в одиночку считается признаком психического расстройства. В японском языке слово «один» несет оттенок сиротства, одиночества.

— Но у вас же есть знаменитые отшельники.

— Вот именно. Считается, что любить одиночество может только монах-аскет.

— Почему твои соотечественники так дружно сбиваются в кучу за границей?

— Им нравится смотреть на людей, непохожих на них самих, и в то же время чувствовать себя среди своих.

— А потребность все время фотографировать?

— Не знаю. Меня это раздражает, тем более что все делают совершенно одинаковые снимки. Может, хотят доказать себе, что им это не приснилось.

— Я ни разу не видела тебя с фотоаппаратом.

— У меня его нет.

— Как? У тебя есть все новомодные девайсы, даже набор для приготовления фондю в космосе, и нет фотоаппарата?

— Нет, мне это неинтересно.

— Чертов Ринри!

Он спросил, что я имею в виду. Я объяснила. Ему так понравилось, что он стал по двадцать раз на дню повторять: «Чертова Амели!»

В середине дня внезапно пошел дождь, потом град. Я сказала, глядя в окно:

— Разверзлись хляби небесные.

За моей спиной раздался его голос, эхом повторивший:

— Разверзлись хляби небесные.

Наверняка Ринри впервые услышал это выражение, угадал по ситуации смысл и повторил, чтобы запомнить. Я засмеялась. Он понял, чему я смеюсь, и сказал:

— Чертов я!

###

В начале апреля вернулась Кристина. По бесконечной доброте своей я впустила ее в квартиру. Ринри ее возвращение подкосило сильнее, чем меня. Наш роман вновь принял кочевой характер. Меня это не очень огорчило. Мне начинало недоставать «ходилки».

Я снова стала бывать в бетонном за́мке. Родители Ринри больше не называли меня «сэнсэй», что свидетельствовало об их проницательности. Дед с бабкой называли меня теперь исключительно «сэнсэй», что свидетельствовало об их зловредности.

Однажды мы все вместе пили чай, и отец показал мне колье, которое недавно сделал. Очень необычное, что-то среднее между мобилем Колдера и ониксовыми бусами.