Онлайн книга «Саквояж со светлым будущим»
|
Маше позвонила Ольга Иванова, глава киевского представительства, и стала объяснять что-то про завтрашний день, кто кого и где встречает, а Маша от усталости и напряжения, в котором провела весь этот длинный и не слишком удачный день, ее почти не слушала. Кажется, Ольга быстро поняла, что Маша не слушает, потому что вдруг сказала: — Маш, ты что, спишь? — А? — Бэ! Ты спишь, что ли? Маша потерла лоб: — Я что-то устала, Оль, — сказала она так, чтобы никто не услышал. Никто не должен был знать, что Маша Вепренцева может устать, как простая смертная! Она не простая, она самая лучшая, и Аркадий Воздвиженский должен об этом все время помнить, даже если она сегодня так и не смогла найти ему книжку на подпись! — День такой, — согласилась Ольга, — и у меня все вверх дном, хотя здесь-то сегодня все просто, вас нет, и я только два раза съездила в книжный магазин, где Воздвиженский завтра автографы раздает, и в кафе «Бабуин». — Бабуин? — не поняла Маша. — Та это такое местечко чудненькое, — запела Ольга, моментально переходя на малороссийский распевный ритм, — та тебе там понравится, Манечка!… Это кафе такое литературное, тебе Табакова должна была рассказать! Там как будто коммунальная квартира, а на самом деле несколько зал, одна большая, а остальные поменьше! — Залы? — Ну да, да, залы! Там мы будем после телепередачи, там же у нас и кофе-брейк, кофейный перерыв, значит, и после перерыва у нас там еще встреча с литературной общественностью, но это уже не слишком долго. Если ты скажешь, я Виталика попрошу, он вас на Днепр в перерыве свезет, пока я на радио позвоню! Виталиком звали водителя. — Ольга, — взмолилась Маша, — я ничего не помню, а книжка записная у меня в портфеле, а портфель непонятно где! Давай мы завтра все обсудим, а? Сил у меня нет. — Та ни у кого нет, — сказала Иванова, — а все потому, что с полдня дождь хлещет. И влажность дикая, как у субтропиках! — У каких субтропиках? — Ах, боже ж мой, есть такая климатическая зона — субтропики! — Ольга, — подозрительно спросила Маша Вепренцева, — ты надо мной смеешься, да? — Ну конечно, — успокоила ее Ольга, — ты что-то, мать, устала, видно. И дождь у нас с трех часов не переставая льет, вот давление и скачет! — А у нас нет дождя. — Да что ты говоришь? А у нас как из ведра хлещет. Ладно, отдыхай, Манечка. Отдыхай, а завтра договоримся обо всем, ладненько? «Хотелось бы мне знать, — думала Маша Вепренцева, волочась по лестнице, — где именно я стану отдыхать, если я понятия не имею, где моя комната!» Очень хотелось спать, может быть, еще и потому, что весь день была жара, ее Маша переносила хуже, чем холод. Она шла по лестнице и мечтала сразу же завалиться спать, и знала, что не завалится. Следовало сделать еще несколько звонков, ванну принять, а также непременно поухаживать за собой на сон грядущий. Немного крема на веки, немного на подбородок и непременно, непременно похлопать себя, чтобы на шее не нарастал жир, крем от трещин на пятки, а то летом замучаешься, и самой главной составляющей ухода были таблетки под скользким названием асклезан, и их следовало пить «от вен». Маша, как все молодые женщины, очень переживала за свои ноги и страшилась грядущего варикозного расширения, и потому практиковала таблетку каждый день, с тех пор, как врач в поликлинике сказал ей, что этот самый асклезан и есть самое верное средство. Так что сразу не завалишься, надо хоть Сильвестра положить — он на ходу спит! Сзади топал и сопел Сильвестр, изредка судорожно и во весь рот зевая. Он всегда держался до последнего, утверждал, что вовсе не хочет спать, что только младенцев укладывают так рано, таращил шоколадные глаза и все время восклицал: «Ну, мам!…» А потом у него словно кончался завод, и жить дальше он не мог решительно. В этот момент окончания завода его нужно было срочно пристраивать спать, потому что он приваливался к чему угодно — к стене, к дивану, к матери, некоторое время держался, а потом начинал ровно и глубоко дышать, укладывать голову, вытягивать длиннющие худые ноги с выпуклыми коленками, и добудиться его было совершенно невозможно. Теперь он шел по лестнице следом за Машей и то и дело утыкался ей в спину, потому что сзади его подталкивал Родионов, ворча: — Не спи, парень, не спи, замерзнешь! А как можно не спать, когда глаза закрываются сами, и ноги странным образом задевают друг за друга, и в голове какой-то далекий и очень приятный гул, будто море шумит, и хоть одно важное дело так и осталось несделанным — чаю-то они не попили! — но все равно дневные заботы кончились, и все хорошо, так хорошо, что просто и не может быть лучше, и сейчас мы дойдем до постели, и мама накроет одеялом, и поцелует, и погладит, и на подушке еще останется ее запах, такой знакомый, такой важный, такой утешительный, что можно будет легко и радостно спать, спать, спать до самого утра, и день начнется чудесно, и все, все будет только чудесно… — Стой! — приказал Родионов и придержал его за плечо. Сильвестр глубоко вздохнул и привалился к нему. Этот человек был большим, намного больше матери, и очень твердым и теплым. Сильвестр повозил щекой, устраивая голову удобней. Что это такое, почему люди не умеют спать стоя?! — Парень! — сказал Родионов и придержал его, потому что Сильвестр начал валиться. — Парень, мы еще не дома! Твоя мать потеряла комнату и не знает, где вы живете! — Чай завтра попьем, — пробормотал Сильвестр и опять потерся о Родионова, — три стакана… — Кажется, здесь, Дмитрий Андреевич, — из конца коридора сказала озабоченная Маша. — По крайней мере, в прихожей мои саквояжи. — Значит, и комната ваша. Сильвестр все валился. — Ах ты, боже мой! Вот нагулялся-то!… — Извините, Дмитрий Андреевич! — Иди ты в баню, — сказал Родионов сердито и подхватил Сильвестра на руки. — Дверь подержи. — Дмитрий Андреевич, не надо, он же тяжелый! — Сказано, в баню, значит, в баню, — шепотом сказал Родионов и втиснулся в дверь, — где кровать, Маша?! И свет зажги! Она протиснулась следом за ним, нашарила выключатель. Раздался щелчок, свет залил комнату, и они увидели… На полу, прямо посреди ковра, ничком лежал человек. Одна рука у него была откинута в сторону, а вторую он прижимал к животу. Под ним было гигантское мокрое пятно, казавшееся на ковре абсолютно черным и только на светлом паркете ставшее красным. |