Книга Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ], страница 181 – Эрик Сигал

— Что такое аллергия?

— Точно не знаю, — призналась девочка. — Лучше нам спросить у моего papacito [1] . Он врач.

И тут ее осенило.

— Послушай, давай сыграем в больницу? Я буду доктор, а ты — пациент. Потом поменяемся.

— А как играть?

— Ну, сначала я тебя «обследую», потом — ты меня.

— Да ну, это скучно…

— Для этого надо будет раздеться.

— Правда?

Быть может, это не так уж и скучно!

Приемную устроили под старым дубом в дальнем углу сада Ливингстонов. Лора велела Барни снять полосатую рубашку поло, чтобы она могла его прослушать. «Обследовать». Это было проделано с помощью воображаемого стетоскопа.

— А теперь сними штаны!

— Зачем?

— Давай же, Барни, играй!

Он нехотя выступил из голубых шорт и теперь стоял в одних трусах, чувствуя себя довольно глупо.

— И это снимай! — приказала юная докторша.

Барни воровато оглянулся, дабы убедиться, что за ними не смотрят из дома, после чего снял с себя последний предмет одежды.

Лора внимательно его оглядела, уделив особое внимание маленькой висюльке между ног.

— Это мой краник, — пояснил Барни с некоторой гордостью.

— Больше похоже на пенис, — заявила она тоном специалиста. — Ладно, все в порядке. Можешь одеваться.

Он с готовностью повиновался, после чего Лора спросила:

— А теперь во что будем играть?

— Нечестно! Теперь моя очередь быть доктором!

— Пожалуйста.

Через мгновение она стояла перед ним совершенно раздетая.

— Ой, Лора, а что случилось с твоим… Ну, ты знаешь…

— У меня его нет, — задумчиво ответила девочка.

— Это как это? Почему?

В этот момент раздался требовательный голос:

— Ба-а-арни! Ты где?

Это мама звала его с заднего крыльца. Он поспешно прервал беседу и высунулся из-за дерева.

— Мам, я тут!

— Что ты там делаешь?

— Играю. С одним человеком.

— С кем же?

— С девочкой Лорой. Из того дома.

— А, новые соседи… Спроси, не хочет ли она молока с печеньем.

Из-за дерева показалось невинное личико.

— А какое печенье? — весело уточнила Лора.

— «Ореос» и «Фиг ньютоне», — с улыбкой пояснила миссис Ливингстон. — Ох ты, какая миленькая!

Это был рай их детства под названием Бруклин, наполненный радостными звуками — звоном трамваев, смешанным с позвякиванием колокольчиков на тележках с мороженым. А больше всего — смехом детей, играющих в дворовые разновидности бейсбола и баскетбола — и даже в хоккей на роликовых коньках прямо посреди улицы.

Шел 1942 год, и американцы были вовлечены в войну на три фронта: в Европе — против нацистов, на Тихом океане против полчищ японцев и дома, против Управления регулирования цен. Этот орган президент Рузвельт учредил специально для нормирования гражданского потребления товаров и продуктов первой необходимости, чтобы обеспечить всем лучшим своих солдат.

Так что, пока маршал Монтгомери воевал с Роммелем при Эль-Аламейне, а генерал-майор Джимми Дулитл бомбил Токио, в Бруклине Эстел Ливингстон билась за дополнительные мясные карточки, силясь обеспечить полноценное питание двум своим быстро растущим сыновьям.

Ее муж Харольд был призван на фронт год назад. Преподаватель латыни в старших классах школы, теперь он находился на военной базе в Калифорнии, где изучал японский. Своей семье он мог только сообщить, что служит в разведке. И это было закономерно, как объяснила детям Эстел, ведь в разведку всегда берут самых умных и образованных, а их папа как раз такой и есть.

По необъяснимой причине отец Лоры доктор Луис Кастельяно вообще не был призван.

— Барни, эта Лора — хорошая девочка? — спросила Эстел, запихивая в рот Уоррену, младшему сыну, очередную ложку каши.

— Очень даже. Мяч здорово ловит! Только говорит как-то смешно.

Это оттого, что их семья приехала из Испании, дорогой. Им пришлось оттуда бежать.

— Почему?

— Потому что плохие люди, которые называются фашистами, их невзлюбили. Поэтому наш папа сейчас и в армии. Чтобы победить этих фашистов!

— А у папы есть ружье?

— Не знаю. Но уверена, если оно ему понадобится, президент Рузвельт позаботится, чтобы оно у него было.

— Это хорошо! Тогда папа сможет всем плохим стрельнуть в пенис.

Библиотекарь по профессии, Эстел всей душой была за расширение словарного запаса сына. Но последнее его приобретение ошеломило ее.

— Дорогой, кто это тебе рассказал про пенисы? — как можно небрежнее поинтересовалась она.

— Лора. Ее папа — доктор. Хотя у нее самой его нет.

— Чего, детка?

— У Лоры нет пениса. Я ей сначала не поверил, но она мне показала.

Эстел лишилась дара речи. Она была в состоянии лишь размешивать кашу в тарелке и гадать, что же еще ему удалось узнать.

Со временем Барни и Лора перешли к более содержательным играм. Вроде «ковбоев и индейцев» или «янки и джерри» (то есть «японцев»). Они демократично менялись ролями, и каждый день «плохим» становился тот, кто накануне был «хорошим».

Минул год. Союзные войска осуществляли вторжение в Италию, а на Тихом океане янки отвоевывали назад Соломоновы острова.

Однажды брат Барни Уоррен проснулся посреди ночи с диким ревом. Температура у него была под сорок. Опасаясь самого страшного летнего бича полиомиелита, Эстел мгновенно завернула покрытого испариной ребенка в махровую простыню и понесла к соседям, чтобы показать доктору Кастельяно. Барни, перепуганный и смущенный, плелся сзади.

Луис еще не ложился. Он сидел в своем захламленном кабинете и читал какой-то медицинский журнал. Он ринулся мыть руки, после чего приступил к обследованию ребенка. Его крупные волосатые руки действовали на удивление проворно и аккуратно. Барни с благоговением наблюдал, как доктор смотрит Уоррену горло, затем выслушивает легкие, одновременно стараясь успокоить больного малыша.

— Ничего страшного, — шептал он, — ты для меня просто вдохни и выдохни, хорошо, nino? [2]

Инес Кастельяно тем временем быстро принесла тазик с холодной водой и губку.