Книга Исцеляющая любовь [= Окончательный диагноз ], страница 191. Автор книги Эрик Сигал

— И что оказалось?

— Папа думает, может, он что-то съел не то, — поспешно вставила Лора. — Но он заставил его лечь, чтобы подстраховаться. — Она попыталась переменить тему. — Барн, ты был на высоте! Спорим, твою фотографию напечатают в «Аргусе»?

А Уоррен добавил:

— Век буду помнить все приемчики, которые ты им сегодня показал!

— Да, спасибо, — рассеянно ответил Барни и направился в сторону душевых.

На другое утро, несмотря на протесты Харольда Ливингстона, Луис отвез его в клинику графства Кинг на электрокардиограмму. Тот согласился только при условии, что Эстел останется дома. («Дорогая, ты и так уже разволновалась на пустом месте!»)

Потом, нервно дымя сигаретой, Харольд слышал, как Луис обсуждает результаты обследования с кардиологом, рассуждая о каких-то Р- и Q-зубцах.

Наконец Луис подошел и помог Харольду дойти до машины.

— Ну, — спросил Харольд, стараясь скрыть свое беспокойство, — несварение? Неудивительно после стольких лет в армии!

— Харольд, тесты выявили у тебя сердечную аритмию. Это означает…

— Я знаю греческий, Луис. Что-то вроде нарушения ритма. Это серьезно?

— И да и нет. Это может оказаться единичным физиологическим отклонением, и тогда это не страшно. А может быть и признаком какого-то патологического процесса.

— Иными словами, ты и сам не знаешь…

— Хорошо, Харольд. Я действительно не знаю. Но поскольку ты тоже не знаешь, я рекомендую тебе внимательнее относиться к своему здоровью и регулярно проходить обследование. А начать можешь с постепенного отказа от курения.

— Оно меня успокаивает.

— Это тебе так кажется, мой друг. Никотин — по-настоящему опасный алкалоид и стимулятор. Могу тебя заверить: хуже не будет, если ты станешь курить меньше.

Машина подъехала к Линкольн-плейс. Харольд спросил:

— Что ты собираешься сказать Эстел?

— Тебе не кажется, что лучше сказать ей все как есть?

— Но ты же говоришь, что сам до конца не уверен.

— Но хотя бы это я могу ей сказать?

— Не стесняйся, Луис, — отшутился Харольд, — смелей трезвонь на весь Бруклин о бессилии медицины!

Однако когда Луис подъехал к дому, Харольд повернулся к нему и твердо объявил:

— Но нет никаких оснований пугать детей.

— Согласен, Харольд. Не стоит их дополнительно нагружать, им хватает того, что они растут. Но я бы хотел, чтобы ты отнесся к этому серьезно. И не забудь, что я тебе говорил!

Барни постарался напустить на себя беспечный вид.

По дороге в школу в понедельник утром он оторвал голову от учебника химии и как можно небрежнее спросил (эту интонацию он долго отрабатывал):

— И как у тебя с Джеем Аксельродом? Собираешься дойти до конца?

— Не твое дело! — огрызнулась Лора.

— Значит, да.

— Ничего подобного! Это значит только, что это тебя не касается. А кстати, почему ты спрашиваешь?

— Ну… — неуверенно начал он, — кое-кто из ребят в команде говорит…

— В вашей баскетбольной команде? Да эти сексуально озабоченные болваны, кроме статуй в Бруклинском музее, ни одной голой женщины не видели!

— Во-во, — рассмеялся Барни. — Иногда они делают из мухи слона, правда?

— И не только они, Ливингстон. Я слышала, ты тоже болтаешь на всю школу, что трахался с тремя девчонками из группы поддержки. Это правда?

— Чистейшая правда, Кастельяно.

— То есть ты с ними трахался?

— Нет, я этим хвастался. Каюсь.

* * *

На самом деле Барни уверенно продвигался по пути к полному сексуальному удовлетворению. Уже на втором свидании Мэнди Шерман разрешила ему прощальный поцелуй. А на третьем, когда они обнимались в последнем ряду кинотеатра «Савой», позволила ему запустить руку себе под свитер.

«Господи, — подумал Барни, волнуясь и труся одновременно, — оно вот-вот случится. В следующий раз надо быть во всеоружии».

Но как? Не мог же он запросто явиться в аптеку к мистеру Ловенстайну на Ностренд-авеню и попросить пачку презервативов. Тот наверняка расскажет родителям, а хуже всего — поднимет его на смех. Нет, надо сделать это как-то потоньше. И на чужой территории.

И вот в субботу, когда они с Уорреном отправились в центр Бруклина в кино, он всю дорогу искал глазами какую-нибудь большую аптеку. Такую, где можно затеряться.

Уоррен с изумлением наблюдал, как брат без всякой видимой причины прохаживается взад-вперед по Фултон-стрит. Но обсуждать действия своего кумира было не в его правилах.

Уже перед самыми стеклянными дверьми аптеки Барни вдруг остановился:

— О черт!

— Что случилось, Барн?

— Какой же я идиот! Я же в форменной куртке!

— Не понимаю. И что с того?

— А вот что, — нервно ответил Барни и ткнул в левую сторону груди, где на белом атласе синими нитками была вышита фамилия. — Этого не скроешь! Все сразу будут знать, кто я и откуда. Может, лучше, если это сделаешь ты?

— Что, Барни? Что «сделаешь»?

Барни отвел брата в сторонку и тихонько сказал:

— Послушай, Уоррен, я хочу, чтоб ты оказал мне небольшую услугу. Кое-что очень-очень важное.

И он дал брату исчерпывающие указания, что и где тот должен искать на витрине, если оно вообще выложено, и как спросить. Он протянул Уоррену пятидолларовую бумажку, влажную от его потной ладони.

— Но, Барни, — взмолился Уоррен, — мне же всего двенадцать. Они мне не продадут такую вещь!

— Послушай, это центр! Здесь каждый день бывают тысячи приезжих. Они, скорее всего, решат, что ты лилипут. А теперь иди и сделай, о чем я тебя прошу!

Младший брат робко вошел в аптеку, а Барни стал нервно вышагивать по тротуару, моля Бога, чтобы никто из родительских друзей, имеющих привычку отовариваться по субботам в расположенном неподалеку универмаге, не застукал его на месте преступления. Вот будет скандал! Спустя несколько минут появился Уоррен с небольшим пакетом.

— Куда ты пропал? — раздраженно набросился на него Барни.

— Послушай, Барн, они мне стали задавать всякие вопросы типа «со смазкой или без смазки» и так далее. Я не знал, как мне быть.

— И что в конце концов ты сделал?

— Поскольку я не знал, какие нужны, то взял две пачки разных.

— Молодец! — облегченно вздохнул Барни и положил руку брату на плечо. — Горжусь тобой, старик!