Книга На качелях между холмами, страница 24 – Михаил Самарский

Держитесь за стул, если сидите, а лучше прилягте на диван. Лучше бы я и не ходил в Интернет за этим аккордеоном. Даже расстроился. Судите сами.

HOHNER Bravo II 48 (A1054/4054) — аккордеон для малышей — тридцать семь тысяч рублей. Это ж каким нужно быть малышом, чтобы на такой бандуре играть?

HOHNER Bravo III 72 (А4063) — аккордеон для начинающих — пятьдесят одна тысяча рублей. Нет, с такими ценами лучше и не начинать.

HOHNER Gola 414 (A1400) — полный концертный аккордеон — восемьсот сорок восемь тысяч рублей. Я ошибся. Это не полмашины. Это два «китайца» или джип «Хундай». Они там что, с головой совсем не дружат? Ну, вот скажите, как можно какую-то гармошку за почти миллион рублей продавать? Это же мошенничество какое-то. Нет, пусть на этом концертном чуде играет Билл Гейтс в дуэте с Абрамовичем.

Интересно, а сколько Машкин аккордеон стоит? После ее ответа у меня даже на душе отлегло.

Зря я вас напугал. Нормальный русский аккордеон можно купить за десять тысяч рублей. А я уж думал, Машка на капоте «Кадиллака» играет. Ну и дела. Теперь нужно подумать, где нам взять напрокат эту посудину. Так хочется послушать, как Мария играет. Прямо заинтриговала она меня этим инструментом. Я решил ей сразу не говорить о своей задумке. Не то чтобы сюрприз ей сделать, а так, на всякий случай, — вдруг не найду, а она потом скажет, вот недотепа, даже гармошку не смог найти. Будет неудобно. Лучше сначала поищу. Не хотелось бы мне перед Машкой опростоволоситься.

Вспомнил, как Сема, наш сосед с «Патриков», ну тот, которого из школы выгнали и который с мамой со своей матом ругается, анекдот рассказывал.

Один мужик говорит:

— Я на многих инструментах играю: на баяне, на аккордеоне, на рояле.

А второй спрашивает:

— А на скрипке? На скрипке можешь?

— Могу, конечно, — отвечает мужик, — но знаете, на скрипке не очень-то удобно, карты постоянно падают…

Нет, Машке не буду этот анекдот рассказывать. А то еще обидится, подумает, на нее намекаю.

Мария, наверное, устала после рыбалки и перехода через поле. Она устроила себе «тихий час», а я пошел по краям и весям этот дурацкий аккордеон искать. Начал с противоположной стороны поселка. Звоню в первую попавшуюся калитку. Выходит мужик с бородой.

— Чего тебе? — спрашивает. — Ты кто такой?

Я представился, назвал свой адрес. Объяснил, так, мол, и так. Вот, пока каникулы, хочу на аккордеоне научиться играть. Дескать, не подскажете, у кого можно взять напрокат. Мужик долго и пристально смотрел на меня, потом спрашивает:

— А деньги у тебя есть?

— Найдем, — говорю.

— Дай на опохмелку.

— Так вы знаете, у кого есть аккордеон? — обрадовался я.

— Не знаю, — отвечает мужик.

— А зачем же вы тогда про деньги спрашиваете? — удивился я. Ну и кадр!

— А ты зачем про аккордеон у меня спрашиваешь? — Глаза у мужика грустные-грустные.

— Так я же вам сказал, что хочу научиться играть на аккордеоне.

— А я хочу опохмелиться.

— Все с вами понятно, — вздохнул я и отошел от калитки.

— Постой, малый, — окликнул меня мужик. Я остановился.

— Что? — спрашиваю.

— Ты че, обиделся, что ли?

— Нет, но мне нужно найти аккордеон.

— Подойди сюда. — Мужик поманил меня пальцем. Я вернулся, подошел, смотрю ему в глаза, а он плачет.

— Что с вами, — испугался я, — вы почему плачете?

— Хочешь чаю?

— Да нет, что вы! Спасибо, — смутился я.

— У меня очень хороший чай. Заходи. Не боись, не обижу. Заходи, пожалуйста.

Если бы я не увидел в его глазах слез, наверное бы, не согласился. Но что-то жалко мне стало этого мужика. Я вошел, он предложил сесть прямо на крыльцо, а сам пошел в дом. Странный мужик, думаю, расплакался чего-то. Может, у него горе какое, а я тут со своим аккордеоном приперся. Хотя я же не знал. Через несколько минут мужчина вышел с табуреткой, у нас такая на чердаке валяется, странная какая-то и крашеная-перекрашеная. На табуретке стоит заварной чайник, вместо крышки голова какой-то диковинной птицы, и рядом с чайником две чашки. Мужик бережно, чтобы не опрокинуть чайник, поставил табуретку передо мной.

— Не торопись, — говорит так, словно я кинулся сразу чай наливать, — пусть настоится, иначе красоты не увидишь.

— Какой красоты? — не понял я.

— Красоты напитка, — отвечает мужик. Я ничего так и не понял, но промолчал. Зачем докучать человеку. Я и так его своей балалайкой расстроил. Точно, горе у него какое-то, вон глаза какие красные, да и слезы так и не высохли.

— Тебя как звать-то? — спрашивает.

— Миш… Михаил.

— Красивое имя, — он протянул мне руку. — А меня Владимиром кличут.

Я пожал его волосатую руку и улыбнулся.

— А отчество как? — спрашиваю.

— Называй меня Володькой, — говорит, — при чем тут мой батюшка?

— Неудобно как-то, — смутился я. — Вы же все-таки намного старше меня…

— Какая разница, Михаил, — вздохнул Владимир без отчества. — Ты — Михаил, я — Владимир. Мне шестьдесят лет, тебе тоже когда-то будет шестьдесят лет. Какая разница, — повторил он и предложил: — Ну, Миха, наливай! Чего сидишь?

Я осторожно одной рукой взял чайник и, другой, придерживая птичью голову, налил в обе кружки. Напиток действительно оказался ароматным и очень приятным на вкус. И красивым, такой цвет, как та утренняя полоска зари. Помните, когда я никак не мог уснуть после поездки к Юрке, когда еще контролер меня застукал спящим.

— Вкусно! — похвалил я. — Что это за чай?

— Собственного приготовления, — вздохнул мужик и снова заплакал.

Да что ж это такое, я сам сейчас разревусь.

— У вас горе? — спрашиваю, как дурак.

— Горе, сынок, большое горе, — отвечает.

Я умолк, совершенно не зная, что нужно говорить в таких случаях. Прошло минут пять, хозяин молчал. Повисла тягостная пауза. Мне стало как-то совсем уж неловко, и вдруг, сам не знаю, как получилось, я спросил:

— У вас кто-то умер?

— Вера умерла, — тихо сказал старик, только сейчас я заметил, что, несмотря на озвученный возраст, он выглядел старше моего деда.

— А кто она?

— Вера-то? Вера, сынок, это наша жизнь. Так вот моя вера умерла. Вера в людей. Понимаешь?

Что я могу тут понять? А вы что-нибудь понимаете? Я так честно и ответил:

— Не-а. Не понимаю.

— Всю свою жизнь, Миша, я был кому-то нужен. У меня было трое сыновей. Вернее, они сейчас где-то есть, но я говорю «были», ибо для меня их теперь нет. Они есть, но где-то. А здесь вот, — он похлопал себя по груди, — их теперь нет. Когда им что-то нужно было, они всегда приходили ко мне и говорили: отец, нам нужно это, или то, или другое, третье. Понимаешь?