Книга Любовь и другие диссонансы, страница 81 – Ирада Вовненко

— Спасибо, не надо. Вы свои деньги заработали. Я не нищий. И никогда им не буду. Храни вас Господь.

Я добрался до гостиницы после полуночи. Долго ворочался, а когда уснул, несколько раз просыпался. Около трех ночи услышал шум мусороуборочной машины и улыбнулся. В Москве все как обычно. Начинался понедельник…

Анна

Она всю ночь пролежала на Дашином плече, дыша ровно и тихо, почти неслышно. Даша боялась пошевелиться, хотя рука совсем занемела.

Проснувшись, Анна улыбнулась.

— Как крепко я спала! Даже не снилось ничего, только свет, такой яркий и теплый!

Даша высвободила руку, потянулась, словно большая красивая кошка, и приподнялась на локте, обнажая полную грудь.

— Сегодня только суббота, — с легким сожалением сказала Анна. — До понедельника еще целая вечность… Как же я люблю понедельники! Каждый раз новая жизнь начинается. Ты об этом никогда не задумывалась? Мы решаем худеть непременно с понедельника, пытаемся что-то изменить, встаем уверенно в корек на дороге жизни.

— Куда встаем? — переспросила Даша.

— Это пробка по-польски. Правда красиво? Обязательно выучу польский.

— А когда приезжает Сергей? — спокойно спросила Даша.

— Сегодня вечером. Но знаешь, меня это не волнует. Даже он теперь не способен испортить мне настроение.

— Ну, тогда у нас еще есть время выпить кофе и поболтать, — улыбнулась Даша.

— Даша, — вдруг очень тихо сказала Анна, — Дашенька, как же я тебе благодарна! За все! За себя и за него! Ведь если бы не ты….

— Как его зовут? — поинтересовалась Даша.

— У него прекрасное имя. Музыкальное. Струна! Я никогда такого не слышала. И он любит музыку. Если бы ты только знала, как он меня слушал. Меня никто никогда так не слушал. А еще мы с ним дышим одинаково.

— Что ты имеешь в виду?

Даша прошла на кухню заварить кофе. У нее не было кофе-машины, зато была замечательная джезва на две чашки. Подарок Магды. Вещи часто напоминают нам о людях. И мы бережно храним и эти воспоминания, и предметы, с ними связанные, и свои эмоции тоже.

— Сейчас попробую объяснить, — Анна прошла за ней на кухню. — Тебе правда интересно?

— Конечно.

— Ты, наверное, ждешь чего-то поэтичного, но все просто. У нас с ним совпадает ритм дыхания… Как будто мы — один человек, понимаешь? Одно существо. Вдох-выдох… И снова! Помнишь легенду о существах, разделенных на мужчину и женщину? Вот мы с ним — такое существо… Ты меня понимаешь? У тебя такое было?

Даша разливала кофе в маленькие белые чашки. Густая светло-коричневая пенка выглядела очень красиво.

— Если честно, не знаю, что тебе сказать. Я не верю мужчинам. И свободным и несвободным. Несвободные мужчины — это большая проблема. С ними чувствуешь себя как на скользком льду. Идешь себе уверенно, и вдруг… Кости вроде целы, и даже пальто не испачкано. Но на душе холод страшный. И никто не виноват. Но свободные мужчины тоже способны разрушить твою жизнь. Они не любят тебя и не понимают, и при этом еще и не спешат уходить… Создают иллюзию. И тогда наступает разочарование. И очень трудно снова поверить в себя.

— Да нет, — Анна взволнованно принялась ходить по чистенькой Дашиной кухне, — нет, с ним все наверняка будет по-другому… Я себя сейчас ловлю на мыслях, еще вчера для меня совершенно невозможных! И уже не знаю, когда я была настоящая — вчера или сегодня. И это все благодаря ему. И тебе… — Она вдруг заплакала. — Это от счастья, от счастья! — сбивчиво пробормотала она и спряталась за портьерами, нежно-белыми, но плотными.

За окном текла жизнь, яркая, наполненная звуками.

— Даша, — всхлипывала Анна, — ты прости меня, что я реву!

Даша ее обняла.

Анна ехала домой по улицам, непривычно спокойным даже для субботней Москвы. Поставила недавно купленный диск: Эрик Сати, «Три гимнопедии». Звуки полились, как внезапно накатившее полузабытое чувство. Услышав Сати впервые, Анна сделала для себя открытие — из тех, что мы совершаем на протяжении всей жизни, познавая мир. И заинтересовалась его творчеством. Весьма удивившись тому, что этот талантливый юноша так легко поступил в парижскую консерваторию и так же легко ее бросил — или его оттуда выгнали, кто уж теперь скажет наверняка? Но главное не это, а то, что он до пятидесяти был неизвестен широкой публике. И только благодаря Морису Равелю, который устроил ему концерты и познакомил с хорошим издателем, к нему пришла слава. Но ненадолго: он умер в пятьдесят девять лет, от цирроза печени: с юности пил, чтобы забыть о несправедливых диссонансах жизни.

Слушая его «Гимнопедии», Анна подумала, что ей хотелось бы, чтобы сейчас рядом был Струна. Ей хотелось вместе с ним открывать новый мир, слушать музыку, дышать, молчать, — все делать вместе.

Придя домой, улыбнулась своему отражению.

— Вместе, — повторила она вслух.

Глядя в зеркало на молодую, счастливую женщину с сияющими глазами, впервые за много лет признала, что красива.

Все хорошее: юность, удача, смех, цветение яблонь, запах травы, вкус свежесваренного кофе — все теперь было связано для нее со Струной.

Анна аккуратно повесила одежду в шкаф, с пристрастием разглядывая свои наряды.

— А что я надену в понедельник? — вслух спросила она. — Это очень важный вопрос!

— С кем это ты разговариваешь? — удивленно спросил Сергей, входя в квартиру с картонной коробкой, полной пивных бутылок. — Между прочим привет, давно не виделись!

— Здравствуй, — неожиданно весело сказала она, чем его немало удивила.

— Мы тут с Михаилом только прилетели, решили посидеть, кое-что обсудить. Ты бы нам соорудила что-нибудь на скорую руку, а?

— Здравствуйте, Михаил! Через полчаса будет готова курица, — сказала Анна и прошла на кухню.

Появился Михаил, пригладил кудрявые темные волосы.

Сергей ловко откупорил пиво. Анна достала большие кружки, привезенные им в прошлом году из Германии, с пивного фестиваля Октоберфест, порезала хлеб, достала из холодильника шарики моцареллы, лосося в упаковке.

Мужчины громко разговаривали, Анна не прислушивалась. Кухню вдруг залило каким-то необыкновенным светом. Такой невероятный, нездешний свет бывает на полотнах великих мастеров: ощутимый, словно отдельный персонаж в композиции, невесомый и в то же время материальный — кажется, его можно черпать горстями, как воду, лить на себя, плавать в нем, среди тысяч сверкающих блесток…

Это был удивительный отблеск уже закатившегося солнца.

На полотнах такой свет озаряет полуобнаженных людей, застывших в почтительных позах, и простирающих руки старцев в ниспадающих красивыми складками одеждах, и пухлощеких ангелочков, сидящих в облаках, будто изюмины во взбитых сливках.

Ни ангелочков, ни суровых старцев Анна не увидела, но скопление людей было: водители автобусов выбрались наружу и глазели в небо, веселые молодые люди с пивными банками в руках тоже запрокинули головы. Дети на роликах застыли, две какие-то женщины лет пятидесяти выскочили из подъезда соседнего дома и торопливо нацелились фотоаппаратами в небеса. Сделав несколько кадров, они радостно обнялись.