Книга Иакова Я возлюбил, страница 9 – Кэтрин Патерсон

Если, конечно, крепкий старик, который чинит дом — не тот самый молодой трус. Он ничего не говорил, ни «за», ни «против». Кое-кто хотел пойти спросить: если вы не Хайрем Уоллес, по какому праву живете в его доме? Но так и не пошли. Апрель кончался; прошел еще один месяц медленного рыбачьего года. Надо было красить, чинить, латать. Крабы двигались к нам, а мы должны были подготовиться.

— Да не Хайрем это, — сказала я Крику в начале мая.

— Почему?

— А чего ему сюда ехать в самую войну?

— Куда ж ему еще податься? Он старый.

— Ну, Крик, ты подумай. Почему именно сейчас?

— Да старый он…

— У нас тут полно военных кораблей.

— А при чем тут Хайрем Уоллес?

— При том. Нет, ты подумай. Кому нужны эти корабли?

— Флоту.

— Ну, Крик, подумай!

— А чего с них возьмешь?

— Шпионит он, ясно? Очень удобно, дом у самой воды.

— Читаешь ты много.

— Если кто поймает шпиона, его, то есть этого, кто поймал, повезут в Белый Дом и дадут орден.

— В жизни не слышал, чтобы ребята их ловили!

— То-то и оно. Если мы поймаем…

— Лис, это Хайрем Уоллес. Бабушка его знает.

— Это она так думает. Он притворяется. Вот никто и не подозревает.

— В чем?

Я вздохнула. Ясное дело, далеко ему до контрразведчика, а я ночей не сплю, думаю, как спасти мою бедную родину. Орденов и медалей, которые Франклин Д. Рузвельт навешает мне на шею или пришпилит к груди, хватило бы на целый полк. Особенно мне нравилось заключение сцены.

— Мистер президент, — говорю я, возвращая боевые награды, — возьмите для наших мальчиков.

— Сара Луиза! — при всех своих недостатках Франклин Д.Р. всегда называл меня полным именем. — Сара Луиза, ты это заслужила разумом и храбростью. Храни, а там — передай детям и внукам.

Я улыбалась чуть-чуть насмешливо и говорила:

— Мистер президент, неужели вы думаете, что при такой жизни я дождусь детей?

На эти слова Франклин Делано неизменно отвечал благоговейным молчанием.

Во сне я входила к нему одна, но в жизни это было бы некрасиво. В конце концов, мы с Криком все делали вместе.

— Так вот, сперва мы набросаем план.

— Какой еще план?

— Такой. Как поймать немца-перца, когда он шпионит.

— Поймаешь ты, еще чего!

— А почему не поймаю?

— Потому что он — не шпион.

Ну что поделаешь, если тебе не верят.

— Хорошо. А кто ж он тогда? Скажи-ка!

— Хайрем Уоллес.

— Ой, Господи!

— Чего божишься? Это кощунство.

— Я не божусь. Если бы я сказала «ей-Богу», это божба, а кощунство — «иди к черту».

— Ну и ну!

— Крик, давай хоть поиграем! Как будто он шпион, а мы ищем улики.

Он заколебался.

— Вроде этих твоих шуток?

— Да. То есть нет.

Иногда Крик бывал очень умный, а иногда — как шестилетний ребенок.

— Понимаешь, это игра, — сказала я, не дожидаясь ответа. — Пошли!

И побежала по осоленной топи. Крик пыхтел за моей спиной.

Если его семья была такая бедная, как говорила бабушка, откуда же он набрал столько жиру? Вообще-то, и отец, и мать у него толстые. И бегать ему трудно не только из-за толщины. Как все мы, он заказывал обувь по каталогу. Встанешь на оберточную бумагу, мать обведет ступню карандашом, и посылаешь это по почте, а они присылают твой номер. Но снизу ступня как ступня, а сверху может быть и подушка. У бедного Крика ботинки никогда не зашнуровывались. Если зашнурует доверху, не может наклониться. А на бегу все болталось, и язычки, и шнурки.

Был отлив, я свернула с дорожки и бежала прямо по земле. Собиралась я обогнуть дом и войти с другой стороны, с юга. Старик никого оттуда не ждет.

— Стой! — заорал Крик. — У меня ботинок потерялся.

Я вернулась туда, где Крик стоял на одной ноге, словно перекормленная цапля, вытащила ботинок из грязи и обчистила об траву.

— Бабушка меня побьет, — сказал он. Мне было трудно представить, как такая кубышка бьет толстого пятнадцатилетнего мальчика, но я не засмеялась. У меня были дела поважнее. Что сказал бы Франклин Д. Рузвельт о контрразведчике, который теряет ботинки в солончаках и боится бабушки? Вздохнув, я протянула Крику добычу. Он обулся и заковылял к дорожке.

— Сядь, — велела я.

— На землю?

— Да, на землю.

А он что думал, в кресло? Я как можно лучше обтерла носовым платком его ботинки и мои туфли. Бабушка заставляла меня носить его, как-никак, я — барышня, а теперь оказалось, что в нашем деле он незаменим — отпечатки пальцев, то-се.

— Давай зашнурую, — сказала я, распустила эти шнурки и все сделала заново, пропустив вторые и четвертые дырочки. Иначе бы не хватило на бантик.

— Вот, — сказала я, завязывая их, словно маленькому ребенку.

— Ты четыре дырочки пропустила.

— Это нарочно, не будут развязываться.

— Очень глупый вид.

— Когда ты босой, еще глупее.

Он не слушал меня, глядя на шнурки и, видимо, думая, переделать все или оставить как есть.

— Знаешь, это тайный знак.

— Чего-чего?

— Контрразведчики должны узнавать друг друга. Вроде пароля. Или цветка в петлице. Или… вот таких шнурков.

— Еще чего! В жизни не поверю, что они так шнуруют!

— А ты спроси Рузвельта, когда увидишь.

— Опять твои шуточки.

— Ладно. Потом перешнуруем, надо спешить.

Он хотел еще поспорить, но я ждать не стала. Ну, что это! Война кончится, а он тут сидит со своими шнурками.

— Тихо. Иди за мной.

Осока вымахала фута в два. Дороги не было, хоть ползи на брюхе, а то увидят из дома. Но можно ведь притвориться невидимкой. Во всяком случае, я притворилась, подползая к большому бурому дому. Сердце билось быстро и гулко, как мотор нашей «Порции».

В доме стояла тишина. Раньше я слышала скрип пилы, какой-то грохот, а теперь — ничего, кроме плеска воды у берега, да случайного зова чайки.

Я поманила Крика к юго-западному входу и, припав к стене, мы добрались до первого окна на юг. Там я медленно разогнулась, пока глаза не оказались вровень с подоконником. По-видимому, незнакомец выбрал под мастерскую именно это помещение. Старые кресла с плетеными сиденьями были сложены как козлы. Пол устилали стружки и опилки. Звуки, которые я слышала через луг, шли отсюда, это ясно, однако хозяина сейчас не было. Я махнула Крику рукой, чтоб не двигался, но он, конечно, все равно заглянул в комнату.