Книга Другая Болейн [= Еще одна из рода Болейн ], страница 58 – Филиппа Грегори

— Только неделю, больше не отпустили.

— А ты? — поворачивается она к Георгу.

— Останусь на пару дней, — тянет он лениво. — Я и забыл, как хорош Гевер летом. Могу остаться, пока Марии не пора будет возвращаться ко двору.

— Имей в виду, я все время буду с детьми.

— В компании не нуждаюсь. Буду писать стихи. Подумываю стать поэтом.

По совету брата я пока оставила попытку подружиться с Екатериной. Поднялась по маленькой винтовой лестнице в свою комнату, ополоснула лицо в тазу с водой, выглянула в окно. За свинцовыми рамами темнеет парк, промелькнула белая сова-сипуха, донесся призывный крик самца, из леса — ответ самки. В воде плеснула рыба, на темно-синем небе зажглись серебряные точки звезд. И только тогда я отправилась в детскую к дочери.

Она сидела у огня, на коленях — миска молока с размоченным хлебом, ложка застыла на полпути ко рту, слушает, как болтают няня с горничной поверх ее головы. Увидев меня, они вскочили на ноги, а Екатерина чуть не уронила миску, няня едва успела подхватить. Вторая служанка метнулась к двери, только подол мелькнул, няня уселась возле девочки, будто она только и делает, что наблюдает, аккуратно ли моя дочь ест и не слишком ли близко к огню сидит.

Я тоже села. Переполох немного утих, Екатерина доела ужин, няня забрала миску и по моему знаку вышла из комнаты. Я опустила руку в карман платья.

— Смотри, привезла тебе маленький подарочек.

Это был желудь на шнурке, изображающий голову человечка с искусно вырезанным лицом, шляпка желудя служила ему шапкой. Девочка улыбнулась и протянула руку. Ладошка пухлая, как у младенца, пальчики крошечные. Я положила желудь ей на ладонь и ощутила мягкость кожи.

— Как ты его назовешь?

Сморщила лобик. Бронзово-золотистые волосы спрятаны под ночным чепчиком. Я нежно дотронулась до ленты, потом до золотистого локона, выбившегося из-под чепчика. Она не вздрогнула, не отстранилась, полностью поглощенная желудем.

— Как мне его назвать? — Голубые глаза сверкнули.

— Это желудь. Он рос на дубе. Король хочет посадить как можно больше дубов, чтобы вырос могучий лес для постройки кораблей.

— Назову его Дубок, — пришло наконец решение.

Ей дела не было до короля с кораблями. Дернула за шнурок, желудь подпрыгнул.

— Танцует, — сказала она с удовольствием.

— Хочешь сесть ко мне на колени вместе с Дубком и послушать, как он танцевал с другими желудями на большом празднике?

Она колебалась.

— Орехи тоже пришли, — соблазняла я. — И каштаны. Большой-большой лесной бал. И ягоды, по-моему, тоже.

Этого оказалось достаточно. Она слезла со своего табурета и подошла ко мне. Я посадила ее на колени. Она оказалась тяжелей, чем я думала, — ребенок из плоти и крови, не сон, не мечта, что грезилась мне ночь за ночью. Я ощутила тепло ее тела, прижалась щекой к чепчику, локоны щекочут мне шею, вдохнула запах кожи, чудный запах маленького ребенка.

— Рассказывай! — велела она, устраиваясь поудобнее, и я начала сказку о Большом лесном празднике.

Мы чудесно провели эту неделю — Георг, дети и я. Пользуясь хорошей погодой, гуляли и устраивали пикники на скошенных лугах, где новая травка начинала пробиваться сквозь жнивье. Когда нас не могли видеть из замка, я распеленывала малыша, и он свободно болтал голыми ножками в воздухе. Я играла с Екатериной в мяч и в прятки — не очень многообещающая игра на открытом лугу, но она была еще в том возрасте, когда веришь — стоит зажмуриться и накинуть шаль на голову, тебя не найдут. А с Георгом они бегали наперегонки, причем ему чинились все более и более чудовищные помехи — сначала он просто прыгал, потом полз и, наконец, должен был идти на руках, причем я держала его за ноги, чтобы все было честно, и Екатерина могла обогнать его даже на маленьких нетвердых ножках.

Вечером, накануне возвращения ко двору, мне кусок не лез в горло. Я была в отчаянии и никак не могла заставить себя объявить дочери, что уезжаю. Выскользнула на рассвете, как вор, велела няне сказать Екатерине, когда она проснется: «Мама вернется, как только сможет, будь хорошей девочкой, позаботься о Дубке». Я скакала, погрузившись в свое горе, не замечая, что полил дождь, пока в полдень Георг наконец не взмолился:

— Бога ради, давай укроемся от дождя и перекусим.

Мы остановились возле монастыря. Георг спрыгнул на землю, снял меня с седла.

— Так и плакала всю дорогу?

— Наверно. Как подумаю…

— Ну и не думай, пожалуйста.

Один из наших людей позвонил в колокол и объявил стражнику, кто мы такие. Большие ворота распахнулись, Георг повел меня во внутренний двор и дальше по ступенькам в трапезную. Было еще рано, только два монаха ставили на стол оловянные тарелки и кружки для эля или вина.

Георг, прищелкнув пальцами, послал одного из монахов за вином и сунул мне в руки холодный металлический кубок:

— Выпей. И перестань плакать. Мы вечером будем при дворе, нельзя появиться в таком виде — бледной, с покрасневшими глазами. Тебя больше никогда не отпустят, если подурнеешь после поездки. Ты не та женщина, которая может делать все, что ей угодно.

— Покажи мне женщину, которая может делать все, что ей угодно, — пылко возмутилась я.

Это вызвало у него смех.

— Ты права, нет таких женщин. Остается радоваться, что мы с малышом Генрихом — мужчины.

Мы поспели в Виндзор только к вечеру и застали двор накануне отъезда. Даже у Анны не нашлось для меня времени в суете сборов. Но я успела заметить два новых платья, прежде чем они исчезли в сундуке.

— Откуда это у тебя?

— Подарок короля, — коротко бросила она.

Я молча кивнула. Анна криво улыбнулась и уложила два чепца. Я заметила, и она, несомненно, увидела, что я заметила — по крайней мере один из них весь расшит жемчугом. Присев на скамью под окном, я наблюдала, как она кладет сверху накидку и зовет горничную перевязать сундук. Девушка вошла, за ней слуга, чтобы вынести сундук.

Наконец Анна обернулась ко мне.

— Ну и что это значит? — спросила я. — Новые платья?

Она сложила руки за спиной, скромная, как примерная ученица:

— Он ухаживает за мной. Открыто.

— Анна, он мой любовник.

Она лениво пожала плечами:

— Тебя же здесь не было. Ты отправилась в Гевер, предпочла детей. Ты оказалась недостаточно, — она запнулась, — горяча.

— А ты достаточно?

Она улыбнулась чему-то понятному только ей.

— Этим летом в воздухе разлит какой-то жар.

Я стиснула зубы.

— Предполагалось, что ты будешь напоминать обо мне, а не сбивать его с толку.