Книга Мария Магдалина, страница 38 – Густав Даниловский

— Виновен, — услыхал он уже на пороге.

— Виновен, — донеслось уже из-за дверей. Преследуемый этими возгласами, он торопливо сбежал по лестнице и едва не упал, споткнувшись о чью-то фигуру, прижавшуюся к ступеньке.

— Кто тут? Это ты, Мария? Что ты тут делаешь?

— Дожидаюсь учителя…

— Напрасно дожидаешься. Учитель твой приговорен к смерти.

— Лжешь! Кто смел? — диким голосом закричала Мария.

— Верховное судилище, я как раз возвращаюсь оттуда.

— По какому праву, ты, ты… — и Мария, охватив Никодима за плечи, трясла им, как былинкой.

— Мария, — сжал ее руки Никодим, — я был один против всех. Успокойся. Приговор синедриона еще ничего не значит. У нас отнято право меча, и наш приговор должен еще утвердить Пилат, а Пилат любит делать все наперекор священникам. Когда-то я ненавидел его за это, но сегодня, если бы я мог чего-нибудь добиться, то сам бы стал уговаривать его идти против них. Может быть, у тебя есть кто-нибудь, кто сможет повлиять на него?

— Есть. Пусти меня, — она вырвалась из рук Никодима и убежала.

— Куда это ты бежишь, красавица, — схватил ее в объятия какой-то ночной волокита.

Мария ударила его изо всех сил по переносице, он отскочил и схватил ее за платье; затрещала легкая материя, а Мария побежала дальше. Испуганная, задыхаясь, она добежала до дворца Муция и стала стучать в дверной молоток.

— Кто там? — послышался голос хорошо знакомого ей привратника.

— Мария Магдалина. Господин твой дома?

— Спит.

— Разбуди его немедленно, — велела он усталым голосом и с трудом вошла в атриум.

Мрак, глубокая тишина, прохлада залы, монотонный плеск воды и белевшие во мраке прекрасные статуи подействовали на нее успокоительно.

Ей казалось, как будто бы из мраморных уст этих прекрасных статуй к ней несутся утешения.

— Милости! — говорит стройная фигура Цезаря, — Верну тебе счастье! — нежно шепчет белоснежная Афродита.

— Да, — серьезно подтверждает бронзовая Гера.

— Заступимся, — обещает прекрасный Эндимион-Муций.

И в усталой, отяжелевшей голове Марии начинают пробуждаться обрывки воспоминаний.

Невольник внес огонь, и перед глазами ее замелькали, как и тогда, бегущие вдаль колонны, пляшущие на цветущем лугу обнаженные девушки, вспыхнули яркими красками фрески с любовными приключениями Юпитера.

Послышались торопливые шаги, и в тунике, наскоро набросив военный плащ, вошел Муций.

— Мария! — воскликнул он и остановился, смотря с изумлением на ее запыленное, измятое, разорванное внизу платье, спутанные волосы и одухотворенное страданием лицо.

— Муций! — бросилась она к нему. — Учителя арестовали священники. Хотят его убить, если позволит Пилат. Но он не может позволить. Ты пойдешь к нему и скажешь ему все, все… — повторяла Мария, рыдая.

— Какой учитель?

— Иисус, тот, который спас меня от избиения камнями, брата моего воскресил из мертвых, сердце мое, утраченное в погоне за телесными утехами, обрел и вновь оживил, — Так, — проговорил протяжно римлянин, выпуская ее из своих объятий, и лицо его приняло суровое выражение.

— Значит, это тот, который отнял тебя у меня? Ловкий муж, нечего сказать, начал с Марфы, а кончил тобой. Целитель… и вот спустя долгие месяцы ты возвращаешься, будишь меня ночью, чтобы заявить мне, что я должен спасти своего соперника, который наслаждается с тобой.

Мария отступила несколько шагов назад, слезы ее высохли, глаза стали неподвижными, и она проговорила глухо, почти мрачно:

— Ты ошибаешься, Муций, ты обещал мне все, когда я утопала с тобой в распутстве, а он дарил меня своим сердцем, своей милостью и светом своей души за ничто. Ни одного поцелуя не получил он от меня, раз только, вот здесь, здесь… — она приподняла волосы на лбу, — коснулся… однажды только, один раз… — и губы ее жалобно задрожали, Муций молча смотрел на нее и сказал:

— Объясни мне, прошу тебя, что значит твой измятый, запыленный вид и разорванное платье.

— Я выбежала ночью, сидела на мостовой у храма, потому что он был там… Я была уверена, что стоит только заговорить ему — и его отпустят. А они осмелились осудить его. Никодим сказал мне, что они ничего не могут поделать без Пилата, что Пилат охотно сделает все назло священникам. Я обещала, чтобы ты попросил его… Поймал меня какой-то бродяга, я ударила его, разорвал мне платье. Бродяга — только платье, а ты, патриций, — рвешь мою душу… Но ты пойдешь к Пилату, скажешь ему, что если уже непременно нужна чья-нибудь жизнь, то пусть он берет мою.

— Значит, ты так любишь его, что готова жизнь за него отдать?

— Все.

— Мария, не будем создавать из пустяков трагедию; хорошо, я пойду к Пилату — и освобожу твоего учителя, но не даром. Жизнь твоя мне не нужна, но эта ночь, еще раз, последний, моя…

Мария стояла неподвижно, вся кровь, казалось, прихлынула к ее сердцу, лицо стало бледным, словно мрамор.

— Хорошо, — тихо, почти беззвучно проговорила она.

— Ну, так иди в свою комнату, я пришлю невольницу помочь тебе, приведи себя в порядок, ты совсем опустилась. Иди, иди, — торопил он, заглушая упреки совести.

Мария, как неживая, машинально прошла в свою комнату, куда вскоре явилась смуглая иберийка, сняла с нее платье, вытерла тело ароматной губкой, расчесала волосы и заколола их наподобие шлема золотыми шпильками, потом накинула на нее прозрачный голубой шелковый пеплум с глубоким вырезом и разрезными рукавами, отшлифовала ногти и привязала к ногам серебряные сандалии. Мария, словно манекен, без всяких возражений подчинялась ей и, как ребенок, позволила за руку ввести себя в атриум к Муцию, Между тем в душе римлянина поднялись сомнения. Он был глубоко убежден, что Пилат не откажет ему в его просьбе, но все-таки… и он понимал, на какой риск он идет, какое обязательство берет на себя. Да и глядя на непреодолимую, усиленную глубоким выражением страдания, почти нечеловеческую красоту Марии, он искренне взволновался.

— Иди, Мария, спи спокойно, как раньше, в прежние дни, в своей комнате, а роз мы нарвем тогда, когда я уже вернусь с благоприятною вестью.

Мария вздрогнула, словно очнувшись от тяжелого сна, и из ее голубых глаз покатились крупные слезы.

— Я никогда не забуду тебе этого и приду, еще раз приду, непременно, но теперь пусти меня. Я должна сговориться с учениками, может быть, ему что-нибудь нужно. Как я могу спать, когда он в такой опасности? Пусти меня, Муций.

— Но куда ты пойдешь в этом легком платье, да еще ночью?

— Ты дашь мне свой плащ.

— Охотно, но только слепой не поймет, что за прекрасный воин скрывается под складками этого плаща, и глупец будет, если не заденет тебя.