Онлайн книга «Второе восстание Спартака»
Спартак все же не сдержался: – А тех, что идут с востока, ты в расчет не принимаешь? – Москалей? – спросила она понятливо. – Не особенно. Это не повод для раздумий и забот. Послевоенная Польша заставит себя уважать. Наша пролитая кровь... Спартак помалкивал: когда на нее этак вот находило, не следовало и единым скептическим словечком опошлять возвышенный настрой. Превращалась в дикую кошку с напрочь отшибленным чувством юмора, разве что хвостом не молотила рассерженно по причине отсутствия хвоста... Закинув руки за голову, она лежала рядом – смутно белевшее в ночной темноте пленительное видение и одновременно принадлежащая ему красавица, изученная до мелочей. – Быть может, будет даже король, – еще более мечтательно сказала Беата. – Как в старые добрые времена. Об этом некоторые всерьез говорят – естественно, среди людей достойных, не вынося на всеобщее обсуждение. Идеально было бы пригласить, скажем, кого-то из английского королевского дома – наши доморощенные магнаты, есть впечатление, не вполне подходят. Попробуй нас представить на приеме в королевском дворце: я в белоснежном бальном платье и бальном фермуаре, ты – в парадном мундире, при сабле, а вокруг... – А фермуар – это что, белые кружевные трусики? – спросил Спартак тоном деревенского пентюха. – Деревня! Моментально сбил с высокого полета фантазии... Фермуар – это украшение. Между прочим, на прабабушкином – одиннадцать одних только крупных бриллиантов, не считая мелких... Хлоп хлопом, таких вещей не знаешь, а еще офицер... – Ищите благородного, паненка. – Не хочу. Хотя, как ты мог сам убедиться, выбор в случае чего был бы богатейший. Спартак, рывком приподнявшись, навалился на нее без особых церемоний, сграбастал в охапку и поинтересовался на ухо: – А твои благородные тебя могут вот этак? Беата встрепенулась в его объятиях, вскричала шепотом: – Помогите! Меня сейчас изнасилует клятый москаль, он уже... И, закинув ему руку на шею, притянула к себе, откинулась на подушку, нетерпеливо направляя куда следует то, что надлежит. ...Узколицый язвенник, усмехаясь особенно желчно, глядя неприязненно, поинтересовался: «– Значит, говорите, в парадном мундире? Золотое шитье сияет, сабля сверкает, шпоры, надо полагать, мелодично позвякивают, и во лбу звезда горит, совершенно по Пушкину? Ну-ну...» На сей раз представший не пятном лица в темноте, а во весь рост, он выбросил вперед руку, она удлинилась не по-человечески, указательный палец уперся Спартаку в лоб, аккурат над переносицей, он был холодным, твердым, чертовски реальным, на лоб ощутимо давило... Электрический свет ударил по глазам, показалось на миг, что он сорвался откуда-то с высот и летит вниз – как случается при пробуждении. Поганое выдалось пробуждение. Спартак уже понял, что язвенник ему привиделся – а вот давившее на лоб дуло пистолета оказалось всамделишным. – Ну-ну, – спокойно сказал державший оружие. – Лежать, лежать. Люстра под потолком горела. Не шевелясь, Спартак бросал по сторонам отчаянные взгляды. И очень быстро убедился, что ситуация даже хуже, чем просто хреновая. Положение самое безвыходное, в котором ничего не предпримешь: из такого положения не кинешься обезоруживать, драться – тому, с пистолетом, достаточно нажать на спусковой крючок... И над недвижной Беатой стоял такой же – в штатском плаще, в надвинутой на лоб шляпе, тоже застывший, как идиотский монумент неведомо кому. Еще четверо или пятеро – сытые штатские морды с пистолетами наготове – разместились по обе стороны кровати. Спартак покосился на двоих со своей стороны. Один смотрел с усталым равнодушием человека, немало повидавшего на своем веку такой вот рутины. Другой, гораздо моложе, улыбался Спартаку азартно, едва ли не дружелюбно, с физиономией выигравшего в казаки-разбойники дворового шпанца: попался, ага, наша взяла, чур-чура! Из-за их спин, бесцеремонно раздвинув обоих в стороны, показался очередной штатский: мужчина лет сорока пяти, с добродушной щекастой физиономией завсегдатая пивной и колючими глазами, совершенно этой физиономии противоречившими. – Мне безумно жаль, что приходится нарушать такую идиллию, – без улыбки сказал он по-польски. – Вы так очаровательно спали, словно два голубочка. Мы, немцы, народ сентиментальный, но не настолько же, господа мои, чтобы позабыть о суровой службе... Как вас зовут, я уже знаю. Моя фамилия Крашке, чин не особенно и выдающийся, совершенно заурядный: гауптштурмфюрер. А вот организацию имею честь представлять незаурядную. Ее сокращенное название всему свету известно как гестапо. У меня стойкое впечатление, что вы, молодые люди, об этом учреждении слыхивали хотя бы краем уха... Я прав? Наступило долгое молчание. Крашке пожал плечами: – Молчание, согласно пословице, означает согласие... – По какому праву... – начала Беата и тут же безнадежно умолкла. – Фройляйн... – поморщился Крашке, демонстрируя оба их пистолета, которые он держал согнутыми указательными пальцами за скобы. – Вы же умная девочка, закончили университет... Доказать, кого из этих пистолетов убили вчера вечером – пара пустяков. Снять с них ваши пальчики – еще проще. Так что умейте проигрывать без тупой физиономии деревенской дурочки... Ну что, вы согласны, что это конец? Полный и законченный провал? – он впервые скупо улыбнулся, развел руками. – Вы знаете, господа, в отличие от некоторых моих коллег, я – человек широких взглядов и большой терпимости. Быть может, вам хочется выкрикнуть что-нибудь гордое и несгибаемое? Лозунги, призывы, проклятия и ругательства в адрес гнусных палачей? Милости прошу. Вполне естественное и закономерное желание, на которое вы, безусловно, имеете право. Было бы жестоко с моей стороны не позволить вам эту маленькую вольность – в вашем положении так мало приятного. Итак? Вас никто не тронет и рот затыкать не будет. Можете гордо кричать что хотите, вашего положения это не облегчит и не утяжелит... Ну? Можно маленькую личную просьбу? Вам ведь, в принципе, все равно... Можно что-нибудь сложное, оригинальное, по-настоящему романтичное, красочное и выразительное? Вы не представляете, до чего надоела вульгарная ругань без особой фантазии, равно как и примитивные лозунги... Прошу! Он молча ждал, едва заметно улыбаясь с видом полного хозяина положения – на что имел все основания, мать его. Спартак промолчал. Беата тоже. – Вы мне начинаете нравиться, – сказал гестаповец. – Ведете себя вполне светски, я бы так выразился. От бессилия и злобы Спартак еще крепче стиснул зубы. Гестаповец что-то рявкнул – и двое, торчавшие возле постели, моментально сдернули с нее Спартака, выкрутили руки за спиной, согнув в три погибели, так что он лбом едва не в пол уперся, потащили в соседнюю комнату. |