Книга Увертюра к счастью, страница 21 – Элизабет Кейли

– Мигрень? – сочувственно спросил Уильям.

– Угу, – кивнула Фелиция. – Просто наказание какое-то! Как только приедем домой, нужно будет сразу же выпить обезболивающее, иначе завтра утром я не смогу подняться с постели.

– И давно это у тебя?

– Как только мама утвердилась в решении сделать из меня оперную звезду. – Фелиция помолчала. Она не знала зачем, но ей почему-то захотелось рассказать Уильяму, почему она стала певицей, о своей матери, о детстве, посвященном музыке. Может быть, впервые в жизни ей хотелось пожаловаться, а рядом нашелся человек, способный понять?

– Моя мама преподавала музыку. Когда мне исполнилось года два, она поняла, что у меня абсолютный слух, и начала развивать мой голос. Знаешь, до двадцати пяти лет практически любого человека можно научить петь, конечно, не на оперной сцене, а так, чтобы домашние не выли, когда он поет в душе.

– Почему до двадцати пяти?

– Потом в связках происходят необратимые изменения. Старость, Уильям, подкрадывается незаметно.

– Да, я серьезно опоздал…

Фелиция благодарно улыбнулась ему и продолжила:

– Где-то около пяти лет мама поняла, что у меня не просто голос, а оперный голос. Она была хорошим педагогом и умела находить таланты. А еще умела заставить работать. В общем, в последний раз в куклы я играла в пять лет. Потом в моей жизни осталась только школа и занятия музыкой. И то мама исключила бы школу, если бы не опасалась санкций со стороны органов опеки.

– Она решила сделать из тебя звезду?

– Да, оперную певицу, хотела, чтобы я воплотила ее мечту. У мамы тоже был прекрасный голос, думаю, даже более сильный, чем мой, но ее карьера не сложилась, а из всех детей только одна я унаследовала ее способности.

– У тебя много братьев и сестер?

– Пятеро. – В голосе Фелиции не слышалось особенной радости или нежности.

– У вас напряженные отношения?

– А как ты думаешь? Мама все время посвящала мне и только мне. Конечно, остальным это не нравилось, но не спорить же с мамой! Попадало мне, а я была слишком гордой, чтобы жаловаться, да и ни к чему хорошему эти жалобы не привели бы. К тому же отец в глубине души был на стороне братьев и сестер. Впрочем, его тоже легко понять…

– Знаешь, мне кажется, что после такого ты должна была возненавидеть пение.

– А я и ненавидела. Боже, если бы ты знал, как я ненавидела сольфеджио, гаммы, упражнения, особенно в тринадцать лет! Мне хотелось быть как все: ходить на свидания, шушукаться в туалете о мальчишках… Что еще там делают девчонки тринадцати лет?

– Не знаю, я шушукался о девчонках, – улыбнулся Уильям.

Фелиция благодарно сжала его руку и улыбнулась в ответ.

– Почему же ты все-таки выбрала оперу? – Уильяму действительно было интересно. Он уже понял, что обречен интересоваться всем, что связано с Фелицией…

– Я пыталась бунтовать, но привычка подчиняться матери была гораздо сильнее, да и у родных я не находила поддержки, а друзей у меня не было. К тому же в восемнадцать, перед самыми выпускными экзаменами в школе, я вдруг поняла, что умею только петь. Экзамены я сдала еле-еле, даже подозреваю, что на многое педагоги закрыли глаза, понимая, что мне прямая дорога в колледж искусств. Гормоны поутихли, но злость осталась, и тогда я решила доказать всем вокруг, что мама была права, что я стану известнейшей оперной певицей…

– А дальше?

– Дальше был колледж, курсы, работа в провинциальном театре, нервные срывы, а потом мне все надоело, и я решила уехать в Нью-Йорк. Поставила себе условие: если в течение полугода у меня ничего не получится, окончу курсы и пойду к кому-нибудь секретарем или стану учителем музыки.

– Совсем как твоя мать…

– Да, я прекрасно понимала, что именно так мама и сдалась, но сил уже не было. Слава богу, я встретила Лоуренса. Как бы иногда я ни ругалась с ним или на него, он мой ангел-хранитель. Все же артист должен заниматься искусством, а всем остальным – его импресарио.

– Мама, наверное, очень гордится тобой?

– Наверное. – Фелиция пожала плечами и отвернулась. – Я не виделась с ней почти пять лет.

– Почему?! – удивился Уильям.

– Тяжело понимать, что собственная мать лишила меня детства. Знаешь, Уильям, я ведь всего один раз была в кинотеатре с ровесниками на фильме ужасов. И то потому, что бабушка заболела и мама поехала к ней, а меня с собой взять не смогла. – Фелиция помолчала. – Зато ты, наверное, прекрасный сын.

– Почему ты так решила? – Уильям улыбнулся, но как-то натянуто.

– Мне кажется, что все, что ты ни делаешь, получается великолепно.

– Очень лестно, правда, – поблагодарил ее Уильям. – Но я не могу сказать, хороший я сын или плохой. Мои родители умерли почти десять лет назад.

– Прости, я не хотела…

– Не за что извиняться, ты просто не могла знать.

– А братья или сестры?

Уильям покачал головой.

– Я единственный ребенок и сейчас ужасно завидую тебе. Всегда мечтал о старшем брате и младшей сестренке.

– Уверяю тебя, ничего хорошего! Старшие то и дело норовят отвесить тебе подзатыльник, а младшие постоянно ноют и делают мелкие пакости.

– Веселенькое детство.

– И не говори, – мрачно согласилась Фелиция.

– Может быть, сейчас, когда тебе не так просто дать подзатыльник или сделать пакость, ты попробуешь помириться со своей семьей?

– Ох, Уильям, очень тебя прошу, даже не пытайся говорить со мной на эту тему! Я как-то, когда еще общалась с мамой, попыталась поздравить старшую сестру с рождением первенца, разумеется, не только позвонила, но и послала чек, я на самом деле хотела сделать подарок племяннику!

В голосе Фелиции послышались слезы. Уильям удивленно посмотрел на нее. Ему сложно было представить, что Фелиция Лебьен умеет плакать, особенно после того, что он о ней узнал.

– А сестрица вернула мне чек и сказала, чтобы я не смела бросать ей подачки!

– Может быть, тебе стоило приехать к ней? – мягко заметил Уильям.

– Хочешь сказать, что это я во всем виновата?! – взвилась Фелиция.

– Нет, сейчас уже невозможно понять, кто виноват. Зато можно понять, кто из вас умнее и великодушнее…

– Ни за что бы не подумала, будто ты склонен к демагогии!

Уильям усмехнулся и промолчал. Он был уверен, Фелиция подумает над его словами, конечно, если он хоть чуть-чуть научился разбираться в людях.

– Как твоя голова? – поинтересовался Уильям.

– Удивительно! – воскликнула Фелиция. – Прошла!

– Мой отец считал, что мигрень – болезнь надуманная, и, как только мама требовала, чтобы все оставили ее в покое, и начинала массировать виски, папа тут же увлекал ее разговором или каким-нибудь интересным мероприятием: походом в кино, ресторан, просто прогулкой. Помогало всегда.