Онлайн книга «Обрыв»
Трепет и мерцание проявлялись реже, недоверчивых и недовольных взглядов незаметно, а в лице, во всей ее фигуре, была тишина, невозмутимый покой, в глазах появлялся иногда луч экстаза, будто она черпнула счастья. Райский заметил это. «Что это за счастье, какое и откуда? Ужель от этого лесного „друга“ — терялся он в догадках. — Но она не прячется, сама трубит об этой дружбе: где же тайна?» — Ты счастлива, Вера? — сказал он. — Чем? — спросила она. — Не знаю: но как ты ни прячешь свое счастье, оно выглядывает из твоих глаз. — В самом деле? — с улыбкой спросила она и с улыбкой глядела на Райского, и все задумчиво молчала. Ей не хотелось говорить. Он взял ее за руку и пожал; она отвечала на пожатие; он поцеловал ее в щеку, она обернулась к нему, губы их встретились, и она поцеловала его — и все не выходя из задумчивости. И этот, так долго ожидаемый поцелуй, не обрадовал его. Она дала его машинально. — Вера! ты под наитием какого-то счастливого чувства, ты в экстазе!.. — сказал он. — А что? — вдруг спросила она, очнувшись от рассеянности. — Ничего, но ты будто… одолела какое-то препятствие: не то победила, не то отдалась победе сама, и этим счастлива… Не знаю что: но ты торжествуешь! Ты, должно быть, вступила в самый счастливый момент… — Ах, как еще далеко до него! — прошептала она про себя. — Нет, ничего особенного не случилось! — прибавила она вслух, рассеянно, стараясь казаться беззаботной, и смотрела на него ласково, дружески. — Так ты очень любишь этого… — Лесничего? Да, очень! — сказала она, — таких людей немного; он из лучших, даже лучший здесь. Опять ревность укусила Райского — То есть лучший мужчина: рослый, здоровый, буря ему нипочем, медведей бьет, лошадьми правит, как сам Феб, — и красота, красота! — Гадко, Борис Павлович! — Тебе досадно, что низводят с пьедестала любимого человека? — Какого любимого человека? — Ведь он — герой тайны и синего письма! Скажи — ты обещала… — Обещала? Ах, да — да, вы все о том… Да, он; так что же? — Ничего! — сильно покрасневши, сказал Райский, не ожидавший такого скорого сюрприза. — Сила-то, мышцы-то, рост!.. — говорил он. — А вы сказали, что страсть все оправдывает!.. — Я и ничего! — с судорогой в плечах произнес Райский, — видишь, покоен! Ты выйдешь за него замуж? — Может быть. — У него, говорят, лесу на сколько-то тысяч… — Гадко, Борис Павлович! — Ну, теперь я могу и уехать. Он высунулся из окна, кликнул какую-то бабу и велел вызвать Егорку. — Принеси чемодан с чердака ко мне в комнату: я завтра еду! — сказал он, не замечая улыбки Веры. — Что ж, я очень рад! — злым голосом говорил он, стараясь не глядеть на нее. — Теперь у тебя есть защитник, настоящий герой, с ног до головы!.. — Человек с ног до головы, — повторила Вера, — а не герой романа! — Да вяжутся ли у него человеческие идеи в голове? Нимврод, этот прототип всех спортсменов, и Гумбольдт — оба люди… но между ними… — Я не знаю, какие они были люди. А Иван Иванович — человек, какими должны быть все и всегда. Он что скажет, что задумает, то и исполнит. У него мысли верные, сердце твердое — и есть характер. Я доверяюсь ему во всем, с ним не страшно ничто, даже сама жизнь! — Вот как! особенно в грозу, и с его лошадями! — насмешливо добавил Райский. — И весело с ним? — Да, и весело: у него много природного ума и юмор есть — только он не блестит, не сорит этим везде… — Словом, молодец мужчина! Ну, что же, поздравляю, Вера, — и затем прощай! — Куда вы? — Я завтра рано уеду и не зайду проститься с тобой. — Почему же? — Ты знаешь почему: не могу же я быть равнодушен — я не дерево… Она положила свою руку — ему на руку и, как кошечка, лукаво, с дрожащим от смеха подбородком взглянула ему в глаза. — А если я не хочу, чтоб вы уезжали? — Ты? — Зачем! Он жадным взглядом ждал объяснения. — Угадайте! — Что же ты хочешь, чтоб я на свадьбе твоей был? Она все глядела на него с улыбкой и не снимая с его руки своей. — Хочу, — сказала она. — А когда это будет? — сухо спросил он. Она молчала. — Вера? Вдруг она громко засмеялась. Он взглянул на нее: она, против обыкновения, почти хохочет. «Не он, не он, не лесничий — ее герой! Тайна осталась в синем письме!» — заключил он. У него отлегло от сердца. Он стал весел, запел, заговорил, посыпалась соль, послышался смех… — Велите же Егору убрать чемодан, — сказала она. — Зачем ты остановила меня, Вера? — спросил он. — Скажи правду. Помни, что я покоряюсь всему… — Всему? — Да, безусловно. Что бы ты ни сделала со мной, какую бы роль ни дала мне — только не гони с глаз — я все принимаю… — Все? — Все! — подтвердил он в слепом увлечении. — Смотрите, брат, теперь и вы в экстазе! Не раскайтесь после, если я приму… — Клянусь тебе, Вера, — начал он, вскочив, — нет желания, нет каприза, нет унижения, которого бы я не принял и не выпил до капли, если оно может хоть одну минуту… — Довольно. Я принимаю — и вы теперь… — Твой раб? Да, скажи, скажи… — Хорошо, — сказала она, поглядев на него «русалочным» взглядом. — Так мне остаться?.. — Оставайтесь… — Что за перемена! — говорил он, ликуя, — зачем вдруг ты захотела этого? — Зачем?.. Она глядела на него, а он упивался этим бархатным, неторопливо смотревшим в его глаза взглядом, полным какого-то непонятного ему значения. — Затем… чтобы вам завтра не совестно было самим велеть убрать чемодан на чердак, — скороговоркой добавила она. — Ведь вы бы не уехали! — Нет, уехал бы. Она отрицательно покачала головой. — Даю тебе слово… — Не уехали бы. — Отчего так? — Оттого, что я не хочу. — Ты, ты, ты — Вера! хорошо ли я слышу, не ошибаюсь ли я? — Нет. — Повтори еще. — Я не хочу, чтоб вы уехали, — и вы останетесь… |