Онлайн книга «Обрыв»
— Нет, вы не простой. Иногда у вас что-то такое в глазах. Нет, я не привыкну к вам… — Но ведь это скучно: век свой с бабушкой и ни шагу без нее… — Да я сама бы ничего не выдумала: что бы я стала делать без нее? Она беспокойно глядела по сторонам и опять встревожилась тем, что нечего ей больше сказать в ответ. «Ах, боже мой! Он сочтет меня дурочкой… Что бы сказать мне ему такое… самое умное? Господи, помоги!» — молилась она про себя. Но ничего «умного» не приходило ей в голову, и она в тоске тиранила свои пальцы. — Не мучаешься ты ничем внутренно? Нет ничего у тебя на душе?.. — приставал он. Она глубоко вздохнула. «Бабушка велела, чтоб ужин был хороший — вот что у меня на душе: как я ему скажу это!..» — подумала она. — Как не быть? Я взрослая, не девочка! — с печальной важностью сказала она, помолчав. — А! грешки есть: ну, слава богу! А я уже было отчаивался в тебе! Говори же, говори, что? Он подвинулся к ней, взял ее за руки. — Что! — повторила она задумчиво, не отнимая руки, а совесть? — Совесть! О-го! это большими грехами пахнет! Он засмеялся было, а потом вдруг подумал, не кроется ли под этой наивностью какой-нибудь крупный грешок, не притворная ли она смиренница? — Что же может быть у тебя на совести? Доверься мне, и разберем вместе. Не пригожусь ли я тебе на какую-нибудь услугу? — То, что я думаю, у всякого есть… — Например? — Послушайте-ка проповеди отца Василья о том, как надо жить, что надо делать! А как мы живем: делаем ли хоть половину того, что он велит? — внушительно говорила она. — Хоть бы один день прожить так… и то не удается! Отречься от себя, быть всем слугой, отдавать все бедным, любить всех больше себя, даже тех, кто нас обижает, не сердиться, трудиться, не думать слишком о нарядах и о пустяках, не болтать… ужас, ужас! Всего не вспомнишь! Я как стану думать, так и растеряюсь: страшно станет. Не достанет всей жизни, чтоб сделать это! Вон бабушка: есть ли умнее и добрее ее на свете! а и она… грешит… — шепотом произнесла Марфенька, — сердится напрасно, терпеть не может Анну Петровну Токееву: даже не похристосовалась с ней! Полину Карповну не любит. На людей часто сердится; не все прощает им; баб притворщицами считает, когда они жалуются на нужду… Деньги очень бережет… — еще тише шепнула Марфенька. — А когда ошибется в чем-нибудь, никогда не сознается: гордая бабушка! Она лучше всех эдесь: какие же мы с Верочкой! и какой надо быть, чтоб… — Такой, как ты есть, — сказал Райский — Нет… — Она задумчиво покачала головой. — Я многого не понимаю и оттого не знаю, как мне иногда надо поступить. Вон Верочка знает, и если не делает, так не хочет, а я не умею… — И ты часто мучаешься этим? — Нет: иногда, как заговорят об этом, бабушка побранит заплачу, и пройдет, и опять делаюсь весела, и все, что говорит отец Василий, — будто не мое дело! Вот что худо! — И больше нет у тебя заботы, счастливое дитя? Как будто этого мало! Разве вы никогда не думаете об этом? — с удивлением спросила она. — Нет, душенька: ведь я не слыхал отца Василья. — Как же вы живете: ведь есть и у вас что-нибудь на душе? — Вот теперь ты! — Я! Обо мне бабушка заботится, пока жива… — А как она умрет? — Бабушка? Боже сохрани! — торопливо прибавила она, крестясь — Должно же это случиться… — Бог с вами: что за мысли, что за разговор у вас такой!.. Она старалась не слушать его. — Неужели ты думаешь, что она вечно будет жить?.. — Перестаньте, ради бога: я и слушать не хочу! — Ну, а если? — Тогда и мы с Верочкой умрем, потому что без бабушки… Она тяжело вздохнула. — От этого и надо думать, что птичек, цветов и всей этой мелочи не станет, чтоб прожить ею целую жизнь. Нужны другие интересы, другие связи, симпатии… — Что же мне делать? — почти в отчаянии сказала она. — Надо любить кого-нибудь, мужчину… — помолчав, говорил он, наклоняя ее лоб к своим губам. — Выйти замуж? Да, вы мне говорили, и бабушка часто намекает на то же, но. — Но… что же? Где его взять? — стыдливо сказала она. — Разве тебе не нравится никто? Не заметила ты между молодыми людьми… — Уж хороши здесь молодые люди! Вон у Бочкова три сына: все собирают мужчин к себе по вечерам, таких же как сами, пьют да в карты играют. А наутро глаза у всех красные. У Чеченина сын приехал в отпуск и с самого начала объявил, что ему надо приданое во сто тысяч, а сам хуже Мотьки: маленький, кривоногий и все курит! Нет, нет… Вот Николай Андреич — хорошенький, веселый и добрый, да… — Да что? — Молод: ему всего двадцать три года! — Кто это такой? — Викентьев: их усадьба за Волгой, недалеко отсюда. Колчино — их деревня, тут только сто душ. У них в Казани еще триста душ. Маменька его звала нас с Верочкой гостить, да бабушка одних не пускает. Мы однажды только на один день ездили… А Николай Андреич один сын у нее — больше детей нет. Он учился в Казани, в университете, служит здесь у губернатора, по особым поручениям. Она проговорила это живо, с веселым лицом и скороговоркой. — А! так вот кто тебе нравится: Викентьев! — говорил он и, прижав ее руку к левому своему баку, сидел не шевелясь, любовался, как беспечно Марфенька принимала и возвращала ласки, почти не замечала их,и ничего,кажется,не чувствовала. «Может быта, одна искра, — думал он, — одно жаркое пожатие руки вдруг пробудят ее от детского сна, откроют ей глаза, и она внезапно вступит в другую пору жизни…» А она щебетала беспечно, как птичка. — Что вы: Викентьев! — сказала она задумчиво, как будто справляясь сама с собою, нравится ли он ей. — Теперь темно, а то, верно, ты покраснела! — поддразнивал ее Райский, глядя ей в лицо и пожимая руку. — Вовсе нет! Отчего мне краснеть? Вот его две недели не видать совсем, мне и нужды нет… — Скажи, он нравится тебе? Она молчала. — Что: угадал? — Что вы! Я только говорю, что он лучше всех здесь: это все скажут… Губернатор его очень любит и никогда не посылая на следствия: «Что, говорит, ему грязниться там, разбирать убийства да воровства — нравственность испортится! Пусть, говорит, побудет при мне!» Он теперь при нем, и когда не у нас, там обедает, танцует, играет… — Одним словом, служит! — сказал Райский. — У него уж крестик есть! Маленький такой! — с удовольствием прибавила Марфенька. |