Книга Тайная история Леонардо да Винчи, страница 119 – Джек Данн

С одной стороны от Леонардо ехал Америго, с другой — Сандро. Разговаривать из-за бури было невозможно, и они ехали молча, как и в минувший день, — полуприкрыв глаза, спрятав лица тканью, раскачивались в седлах в такт бегу верблюдов, погрузившись в некое подобие сна, думали ни о чем, а то и просто грезили наяву. И Леонардо то входил, то выходил из своего собора памяти, и все оборачивался, озирался назад, точно старец, который смотрит на прошлое, полагая его настоящим, и пробирался в гроты возле дома Катерины, места, где он родился и вырос, которое дало пейзаж стольким его картинам; в тех картинах его воспоминания заключены были в рамки окон, словно краски и льняное масло могли освежить усталые глаза, дав им заглянуть в совершенство детских лет.

Глаза Леонардо болели и ныли; казалось, он видит белую бурю сквозь шоры, как лошадь, что смотрит на слепящий свет через длинные сумрачные коридоры. Люди вокруг него появлялись и исчезали, словно буря то выдувала их из реальности, то выплевывала обратно. Леонардо мог только гадать, в чем тут дело — в лихорадке или жгучем жаре песка.

— Сандро! — прокричал он в завывания ветра. — Сандро, где Америго?

Америго исчез, и Леонардо не мог даже сказать, когда это произошло — минуту или много часов назад.

— Не знаю! — крикнул в ответ Сандро. — Я…

Но ветер унес его слова, а выражение лица, нижняя часть которого была скрыта тканью, различить было невозможно.

Леонардо долго обшаривал колонну, то выезжая вперед, то бросаясь назад, и наконец отыскал верблюда Америго — с пустым седлом, привязанного к грузовым верблюдам. Холодок пробежал по его спине. Если Америго затерялся в этой буре, в этой пустыне, он уже мертв.

— Где человек, что ехал на этом верблюде? — спросил он у закутанного по самые глаза бедуина, который вел вьючных животных.

Тот пожал плечами, но Леонардо не собирался сдаваться.

— Я должен знать!

Если бы пропал его соплеменник, он наверняка не остался бы так хладнокровен.

— Я ничего не взял, — сказал кочевник. — Ты можешь проверить сам. — Он жестом указал на груженого верблюда.

— Ни за что на свете не стал бы я обвинять в воровстве одного из избранных Кайит-бея, — сказал Леонардо. — Я только хотел узнать, что случилось.

Сандро нагнал его и ехал чуть поодаль, но не настолько близко, чтобы обеспокоить бедуина.

Явно смягчившись от вежливой речи Леонардо, бедуин сказал:

— Этот верблюд пришел к остальным, как если бы он заблудился. Я поймал его и привязал поводья, чтобы он больше не сбежал.

— И за это будешь награжден, — вставил Леонардо.

Кочевник кивнул, но затем бешеный порыв ветра на время оборвал разговор. Когда ветер стал потише, бедуин прибавил:

— Всадник мог выпасть из седла.

— Выпасть?

— Я видел это и прежде: человек засыпает и падает. Такое случается и когда мужчина чересчур долго скачет на женщине. — Он посмеялся собственной шутке. — В такую бурю легко потерять дорогу.

Бедуин был прав: видимость едва составляла десять шагов.

Леонардо поскакал вперед, к Куану: наверняка тот вышлет отряд на поиски. Куан тотчас же лично осмотрел верблюда Америго и поговорил с бедуином, надзиравшим за вьючными животными, на пустынном диалекте, которого Леонардо почти не понимал. Бедуин сильно оживился, но разговор оказался недолгим. Леонардо и сам едва держался в седле: волны палящего жара лихорадки омывали его, будто и их приносил ветер; а с лихорадкой появились нарывы.

Ветер стих, словно набирая в грудь побольше пыли, песка и жаркого едкого воздуха для новой атаки, и Куан сказал:

— Мне очень жаль.

— Жаль? — потрясенно переспросил Леонардо.

— Я ничего не могу сделать.

— Но ведь буря утихла, разве не видишь? — вмешался Сандро.

— Я даже не осмелюсь просить калифа отправить людей на поиски твоего друга, — сказал Куан. — Я заранее знаю ответ. К тому же он в дурном настроении.

— Уж его-то гвардейцы не пропали бы безвестно, — бросил Леонардо.

— Не говори так уверенно о том, чего не знаешь, — холодно сказал Куан. — В отличие от жизни твоего друга, — он имел в виду Сандро, — жизнь Америго не имеет значения.

И Куан поскакал вперед, оставив Сандро и Леонардо ехать рядом с бедуином, погонявшим вьючных животных.

Леонардо почувствовал ледяной гнев Куана, ярость, кипевшую в нем, и понял, что Куан ненавидит Сандро.

Это была горячка… или горячечный бред.

Мгновение назад Леонардо ехал рядом с Сандро — и вот он оказался один, затерянный в кошмаре песчаного вихря, в коконе воющей серости, летучего жара и иссушающего огня; и когда ветер стих, он услышал стон верблюда, в котором было отчаяние. Леонардо ощутил одновременно боль и облегчение: он был свободен от мыслей и воспоминаний, оставалось лишь движение… движение, ветер, палящая, терзающая боль.

Несколько минут — или часов — спустя ветер совершенно унялся, оставив вокруг гладкий и мертвый мир каменных фигур. Буря закончилась. Сверкание солнца разом обрушилось на Леонардо, терзая его воспаленные глаза: мерцающий песок отражал и жару и свет. Куда бы ни глядел Леонардо, везде возникали и пропадали образы: равнины и долы, гладкие, словно камень, недвижные, как вода; и с каждым движением своего верблюда Леонардо все острее ощущал, как впиваются в его тело клыки жажды.

Если прежде в горячке он надеялся сам отыскать Америго, то теперь мог лишь гадать, какое направление ему вообще надлежит избрать. Существовало только одно направление — вперед. Он видел тени, черные блики, которые вполне могли быть Куаном и отправившимися на поиски гвардейцами; или же это был город — нет, замок… или собор, плывущий в отдаленном воздухе; и тогда он понял. Жара и пустота превратились в самый холст памяти, и картины из прошлого появлялись на нем так легко, как водовороты ветра швыряют пригоршни песка во все живое. Пустыня вообразила и произвела на свет тот самый собор, который Леонардо написал в верхнем углу портрета Джиневры, — собор, который он изобразил, а позднее стер.

Он и сейчас видел лицо Джиневры, ослепительное, как само солнце. Слышал ее голос, серебристый, как журчание воды, ощущал во рту ее язык, проворный, как ртуть, и эхо, эхо…

— Леонардо! Леонардо! Все будет хорошо. Молчи, не разговаривай, постарайся сесть и удержать вот этот бурдюк.

Куан возник из слепящей солнечной дымки. Леонардо видел его лицо как сквозь увеличительное стекло: багровый шрам расселиной пролег по небритой щеке, и отрастающая борода не может скрыть его; кожа темная, запекшаяся, трещина в губе, настолько прямой, словно ее прорезали нарочно; но глаза смотрят холодно и мрачно, столь же обжигающе ледяные, как вода, которую он выжимает из бурдюка в рот Леонардо.

— Придай воздушному плоту вытянутую округлую форму, и тогда…